Быков Василь - Журавлиный Крик
ВАСИЛЬ ВЛАДИМИРОВИЧ БЫКОВ
ЖУРАВЛИНЫЙ КРИК
1
Это был обычный железнодорожный переезд, каких немало разбросано по
стальным магистралям страны.
Он выбрал себе довольно подходящее место, на краю осоковатой болотистой
низинки, где оканчивалась насыпь и рельсы укатанной однопутки недолго бежали
вровень с землей. Грязный разъезженный проселок, что сползал с пологого пустого
пригорка, пересекал здесь железную дорогу и, обогнув край картофельного поля,
сворачивал в сторону леса.
Переезд был старый, некогда заботливо ухоженный, с полосатыми столбиками и
такими же полосатыми шлагбаумами по сторонам старенькой, оштукатуренной будки-
сторожки, в которой возле жарко натопленной углем печки дремал какой-нибудь
ворчливый караульщик-старик. Как издавна заведено на всех переездах, он скучающе
поглядывал в окно на нечастых здесь путников и оживлялся лишь перед приходом
поезда, когда спешил опустить черно-белые дышла шлагбаумов. Теперь же дорога в
оба конца лежала пустая, никого не было и на грязном разбитом проселке, поодаль
валялся втоптанный в грязь шлагбаум; а в будке-сторожке самовластно хозяйничал
напористый осенний ветер, нудно поскрипывавший распахнутой настежь дверью.
Казалось, никому уже не было дела до этого заброшенного переезда, этого унылого
поля и этих неизвестно где начинавшихся и невесть куда уходящих дорог.
Но дело нашлось, постепенно прояснялось в сознании всех шестерых, уныло
стоявших на ветру с поднятыми воротниками шинелей и слушавших комбата. Тот
ставил им новую боевую задачу.
– Дорогу перекрыть на сутки, – простуженным голосом говорил капитан,
высокий костлявый человек с усталым лицом. Ветер зло хлестал полой плащ-палатки
по его грязным сапогам, рвал на груди длинные тесемки завязок. – Завтра к вечеру
отойдете за лес. А день – держаться...
Перед ними в осеннем поле высился косогор с дорогой, на которую сыпали
пожелтелую листву две большие коренастые березы, и где-то на горизонте заходило
невидимое солнце. Узенькая полоска света, пробившись сквозь тучи, подобно лезвию
бритвы, тускло блестела в небе.
– А с шанцевым инструментом как? – прокуренным басом спросил старшина
Карпенко, командир этой небольшой группы. – Лопаты нужны.
– Лопаты? – задумчиво переспросил комбат, всматриваясь в блестящую полоску
заката. – Поищите сами. Нет лопат, И людей нет, не проси, Карпенко, сам
знаешь...
– Да, и людей не мешало бы, – подхватил старшина. – А то что пятеро? И то
вон один новенький, а другой шибко «ученый» – тоже вояки! – зло ворчал он, стоя
вполоборота к комбату.
– Противотанковые гранаты, патроны к пэтээру, сколько можно было, вам дали,
а людей нет, – устало говорил комбат. Он все еще всматривался в даль, не сводя
глаз с заката, а потом, вдруг встрепенувшись, повернулся к Карпенко –
коренастому человеку с тяжелым малоподвижным взглядом. – Ну, желаю удачи.
Капитан подал руку, и старшина, уже весь во власти новых забот, равнодушно
пожал ее. Также сдержанно пожал холодную руку комбата и «ученый» – высокий,
сутулый боец Фишер; без обиды, открыто взглянул на командира новичок, на
которого жаловался старшина, – молодой, с наивными глазами, рядовой Глечик.
«Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест», – беспечно пошутил пэтээровец Свист –
белобрысый, в расстегнутой шинели, шустрый с виду боец. С чувством сдержанного
достоинства подал свою пухлую ладонь неповоротливый, мордастый Пшеничный.
Почтительно, пристукнув грязными каблуками, попрощался чернявый красавец Овсеев.
Поддав плечом автомат, командира ба
