Вересов Дмитрий - Кавказские Пленники 3
ДМИТРИЙ ВЕРЕСОВ
АСЛАН И ЛЮДМИЛА (КАВКАЗСКИЕ ПЛЕННИКИ-3)
1915 год. Между Людмилой, девушкой из русского дворянского рода,
и чеченцем Асланом вспыхнула ослепляющая страсть. Но разве могут быть
счастливы вместе люди из таких разных миров? Им предстоит выяснить это
на своем опыте…
Наше время. Любовь и страсть сводят чеченца Аслана и русскую
девушку Людмилу. Но их разъединяет разное представление о ценностях
жизни. Сумеют ли Аслан и Людмила преодолеть предрассудки и найти свое
счастье?
Пролог
Мы — роковые глубины,
Глухонемые ураганы, —
Упали в хлынувшие сны,
В тысячелетние туманы.
И было бешенство огней
В водоворотах белой пены.
И — возникали беги дней,
Существований перемены
Мы были — сумеречной мглой,
Мы будем — пламенные духи.
Миров испепеленный слой
Живет в моем проросшем слухе.
Андрей Белый
1926 год. Париж
— Исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха
где-нибудь в заброшенном людьми и даже Богом монастыре, в старинном
российском захолустье! Чтобы пахло от монаха луком и квасом, и рясой,
давненько не стиранной… Затрепетать от неземной, таинственной власти
его, унизиться перед ним, как перед Богом… почувствовать его как отца…
Вот чего бы я желал больше всего в этих Парижах хваленых, будь они не
ладны…
Так говорил Иван Иванович Яковлев, когда-то аристократ, помещик,
заводчик известной на всю Россию породы рысаков, а теперь в Париже —
тусклый старичок, похожий на заварной фарфоровый чайник с отбитым
носиком и чужой, не в тон, крышечкой.
— Где же вы нос себе расквасили, Иван Иванович? — спрашивала его
хозяйка квартиры, бывшая фрейлина Ее Императорского Величества княгиня
Вера Федоровна Кушнарева, нынче же — сухонькая бабулька, правда, с
балетной осанкой и живой, заинтересованной улыбкой. — Неужто так
молитвенные поклоны неаккуратно отбивали? Или подрались с кем? С
либералом, должно быть? Не конфузьтесь, Иван Иванович, здесь все свои.
— Так все там же, матушка, — отвечал Яковлев, поправляя свой
салатного цвета берет, который скрывал все еще переживаемое им
отсутствие серебристой гривы светского льва, — все там же, на лестнице
у мадам Дюмаж, в ее чертовом пансионе. Разве можно экономить на
лестницах, господа? Черт знает, какая узость и темень! А вы помните,
Вера Федоровна, петербургские парадные лестницы? Мрамор, позолота,
ковровая дорожка, слепящий свет! А главное — зеркала!.. Ведь я говорил
этой скряге, мадам Дюмаж — всего одна лампочка или свечка и несколько
зеркал, правильно расположенных, и вся лестница будет освещена.
Кажется, так Кулибин осветил императорские покои? А, Вера Федоровна?
— Помилуйте, Иван Иванович! — замахала на него руками княгиня
Кушнарева. — Вы уж совсем меня состарили. Туманно намекаете, что я еще
при Екатерине служила? Что я — живая история? Видать, здорово вы на
лестнице головой треснулись.
— Как вы могли подумать такое, сударыня?! — воскликнул смущенный
Яковлев, не замечая веселого притворства в негодовании бывшей
фрейлины. — Не к возрасту вашему обращаюсь, а к… а к…
Иван Иванович совсем сбился, «акнул» еще пару раз, но тут
заметил, что хозяйка не сердится, а потешается над ним. Действительно,
видно, здорово он треснулся головой, раз мог усомниться в добром
характере Веры Федоровны. Ее небольшая квартирка в Паси уже несколько
лет гостеприимно принимала русских эмигрантов, которые ради скромного
чаепития, но с добрыми словами и улыбками вприкуску, раз в неделю шли
к несуразному серому зданию, высота которого в несколько раз
перекрывала шир
