Войнович Владимир - На Пыльных Тропинках
Владимир Войнович
НА ПЫЛЬНЫХ ТРОПИНКАХ
Не знаю, как насчет других искусств, а в литературе молодому дарованию
очень важно, делая первые шаги, встретить поклонников, поощрителей, которым
можно читать написанное днем и ночью, при встрече и по телефону и
рассчиты-вать на их искреннее щедрое восхищение. У меня в начале моего
писательства таких поклонников было два. Один - Камил Икрамов, о нем разговор
когда-нибудь отдельно, и второй, о ком расскажу сейчас.
В литературном объединении "Магистраль" я читал что-то из своих первых
стихов, а когда обсуждение кончилось ко мне подошел человек в красном пальто с
желтым шарфом и протянул руку:
- Меня зовут Владимир Лейбсон. - Вы тоже член "Магистрали"? - Нет, просто
любитель. Давай перейдем на "ты". Возьми мой телефон, звони, заходи.
У меня когда-то была исключительная память на телефоны. Я их никогда не
записывал. Просто совсем никогда. Но всегда запоминал. Впрочем не все
надол-го. Некоторые телефоны как входили в голову так и выходили. А телефон
Лейб-сона застрял в памяти навсегда, и сейчас я его помню: К-9-44-11. Кстати,
он практически никогда не менялся. Просто буква "К" была заменена на
соответст-вующую цифру, а потом ко всему номеру спереди приставили двойку.
Получи-лось 299-44-11.
Так и оставалось до самой смерти Владимира Ильича. Сочетание его имени и
отчества было причиной многих нехитрых шуток и розыгрышей. Я ему, бывало,
звонил и говорил с грузинским акцентом что-нибудь вроде: "Владимир Ильич, с
вами говорит начинающий поэт Сосо Джугашвили, хотелось бы посоветоваться по
поводу..."
Повод был обычно один: написав очередной опус, я хотел его немедленно
прочесть и услышать, что это здорово, потрясающе или даже гениально. Просто
гениально и все. И получал предвкушаемое.
Лейбсон жил с родителями в старом доме на Патриарших прудах, как раз почти
на том самом углу, где трамвай отрезал голову булгаковскому Берлиозу. Отец
Володи был старый большевик, с какими-то заслугами перед советской властью, за
что сын его не уважал, а власть поощрила разнообразно, в том числе и отдельной
трехкомнатной квартирой, что тогда было крайней редкостью. По-давляющее
большинство моих тогдашних московских знакомых жили в комму-налках, одна
комната на семью любого размера. Сейчас это трудно бывает пред-ставить, а
тогда казалось нормальным, что в комнате человек, скажем, на шесть каким-то
волшебным способом размещались, диваны, кровати (часто кресла-кровати),
раскладушки, огромная библиотека, концертный рояль посредине да еще кадушка с
каким-нибудь кактусом или фикусом. А тут три комнаты на тро-их. Причем
средняя-самая большая гостиная- всегда пуста, родители, которых я редко видел,
в своей комнате, а Володя - в своей со стенами ярко-красного цве-та..
- Как ты думаешь по какому принципу подобрана моя библиотека? -спросил он
меня при первом моем посещении.
Я стал рассматривать книги, пытаясь по авторам понять принцип. Русская
классика? Советская? Западная?
- По цвету,-сказал Лейбсон.- Я покупаю книги только трех цветов: красного,
желтого и зеленого. Остальные цвета не признаю.
-А если какая-то очень нужная книга будет синяя?
-Значит, для меня она будет ненужной.
И в подтверждение своих слов подарил мне полное собрание сочинений Пушкина
старинного издания только потому что переплет был серого цвета. Только тогда я
сообразил, что и одежду он себе не покупает готовую, а шьет и задорого именно
ввиду цветовых пристрастий. Костюм у него был зеленый, пальто красное с
оранжевой
