Воробьев Константин - Из Записных Книжек (1950-1960 Годы)
Константин Дмитриевич Воробьёв
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК
1950-1960 гг.
ТИШКА СУРОВЕЦ
...Маленькая хатенка о двух оконцах. (Из пуньки.) Семья придурковатая, за
исключением матери. Старший сын - Тишка. За папироску, в которую засыпали
порох, босиком бегал по снегу 15 км.
Потом он женился. Полоска их земли подходила одним концом к лесу, где дед
Большак вел пасеку. Так как пчелы в июле особо сердиты, то люди, чья земля
прилегала к этому лесу, пахали, косили - с рассветом до тех пор, когда пчелы
начинают сбор меда.
Но Тишка выехал метать пар (июль), когда солнце на дуб поднялось в небо.
Не успел он объехать и круга, как на потную лошадь - пчелы не любят человечий
и лошадиный пот - сел целый рой пчел. Вместо того чтобы выпрячь из оглоблей
сохи кобылу, и она бы или начала кататься по земле, или скакнула в кусты,-
Тишка, оставив кобылу, не спеша направился трусцой домой за роевней.
- Птушка, Птушка, рой на нашу кобылу сел! Давай роевню!..
Жена заплакала (она была умна, но бедна).
Взяв роевню, Тишка побежал огребать рой. Подходя к полосе, он увидел
вздувшуюся горой свою лошаденку, завалившуюся в оглоблях. Лошадь сдохла,
зажаленная пчелами, сотни трупиков которых валялись на земле около околевшей
кобылы. Подумав с минуту, Тишка выломал из сохи оглоблю и, взвалив ее на
плечо, ринулся в пасеку к деду Большаку.
- Сука-сын! Ты што распустил своих пчел!
И начал оглоблей охаживать дублятки деда.
КАК ДВАЖДЫ ПОГИБЛА РАДОСТЬ
У меня был сильный жар. На заре я задремал, и мне приснилась долина
цветов. Цветы обыкновенные - ромашки, маки, дикий клевер, васильки... Но я
никогда наяву не ощущал так живо и светло (именно светло!) краски цветов, их
оттенки, строение и малейшие трепетания лепестков. И оттого мне было легко и
грустно, как не бывает наяву.
Но я сразу проснулся, и очарование исчезло. Тело ломило, во рту было сухо,
а настроение погано. В окно пробивался рассвет. Он все синел и ширился, и от
большой тишины, какая бывает обычно на рассвете, в моей комнате плавал тонкий
звон. На улице был мороз, я стал глядеть в окно, не поворачивая головы на
подушке, но вдруг внимание мое привлек один замечательный узор на стекле. Нет,
не замысловатый, а сказочный. Было: наш сибирский таежный лес. И с луком в
правой руке, непокрытый, в разрисованной гарусом шубе Иван Царевич, как я
привык его в детстве видеть на картинках.
А на самом широком верхнем стекле с поразительным мастерством была
изображена баталия. На возвышенности, выбросив ногу в огромном ботфорте и со
шпагой в руке, стоял усатый большой человек. Даже любой школьник, увидя его,
сказал бы, что это Петр. И ясно было, что это - Полтавская битва.
Когда же из-за крыши соседнего дома выкатилось солнце, узоры на стекле
брызнули таким ярким алмазным светом, что я невольно засмеялся вслух и
закашлялся. Кашель бил меня долго. И когда я оправился от него и взглянул на
окно - по стеклам сверху вниз тянулись длинные безобразные потеки - солнце
растопило и Ивана Царевича, и Полтавскую битву.
Стало скучно и тоскливо, как бывает только наяву в наши дни.
* * *
- Насчет радостей... Это дело такое - кому что. Вот я как-то наблюдал
такую штуку. Заметил я на оконной шибке малюсенькую мошку, меньше булавочной
головки, она чуть заметна. Думаю: ну что за смысл ей жить! Ну какие в ней
могут быть потребности, чувства, так сказать, желания? Никаких! Без смысла
живет. Думаю и наблюдаю за ней. А она, шельма, за какие-нибудь три минуты пару
раз из конца в конец пересекла шибку. Да с таким в
