Гаршин Всеволод Михайлович - Аttalea Princeps
Всеволод Михайлович Гаршин
Аttalea princeps
В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду - огромная
оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны
поддерживали всё здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные
между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла.
Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным
светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в
огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.
Сквозь толстые прозрачные стекла виднелись заключенные растения. Несмотря
на величину оранжереи, им было в ней тесно. Корни переплелись между собою и
отнимали друг у друга влагу и пищу. Ветви дерев мешались с огромными листьями
пальм, гнули и ломали их и сами, налегая на железные рамы, гнулись и ломались.
Садовники постоянно обрезали ветви, подвязывали проволоками листья, чтобы они
не могли расти, куда хотят, но это плохо помогало. Для растений нужен был
широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран,
нежные, роскошные создания; они помнили свою родину и тосковали о ней. Как ни
прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо. Иногда, зимой, стекла
обмерзали; тогда в оранжерее становилось совсем темно. Гудел ветер, бил в рамы
и заставлял их дрожать. Крыша покрывалась наметенным снегом. Растения стояли и
слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, теплый, влажный, дававший им жизнь
и здоровье. И им хотелось вновь почувствовать его веянье, хотелось, чтобы он
покачал их ветвями, поиграл их листьями. Но в оранжерее воздух был неподвижен;
разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая, холодная струя,
полная инея, влетала под свод. Куда попадала эта струя, там листья бледнели,
съеживались и увядали.
Но стекла вставляли очень скоро. Ботаническим садом управлял отличный
ученый директор и не допускал никакого беспорядка, несмотря на то что большую
часть своего времени проводил в занятиях с микроскопом в особой стеклянной
будочке, устроенной в главной оранжерее.
Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор,
сидевший в будочке, называл ее по-латыни Attalea! Но это имя не было ее родным
именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было
написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришел в
ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он
увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.
- А! - сказал он. - Я знаю это дерево. - И он назвал его родным именем.
- Извините, - крикнул ему из своей будочки директор, в это время
внимательно разрезывавший бритвою какой-то стебелек, - вы ошибаетесь. Такого
дерева, какое вы изволили сказать, не существует. Это - Attalea princeps,
родом из Бразилии.
- О да, - сказал бразильянец, - я вполне верю вам, что ботаники называют
ее - Attalea, но у нее есть и родное, настоящее имя.
- Настоящее имя есть то, которое дается наукой, - сухо сказал ботаник и
запер дверь будочки, чтобы ему не мешали люди, не понимавшие даже того, что уж
если что-нибудь сказал человек науки, так нужно молчать и слушаться.
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё
грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные
леса с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил
еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал вес
