Гейман Александр - Крюшон Соло
Александр Гейман
Крюшон соло
Известие об исчезновении графа Артуа повергло в скорбь весь Некитай. С
одной стороны, благая весть о внезапно открывшейся святости гостя из милой
Франции была нечаянной радостью. Но с другой стороны, тем горше было
сознавать, какую великую утрату понес двор, столица, вся страна и лично
император с императрицей. Плач стоял в будуаре государыни, рыдала она сама -
и вместе с ней оплакивали исчезновение светлой личности Артуа его верные
друзья. И хмур был Ахмед, и вздыхал тяжело: Макрай: Макрай!.. пошто ты
бросил меня?.. Опять Ахмеду одному отдуваться за всех!.. - и некому было
утешить Ахмеда.
Но вся эта скорбь только бледной тенью была неимоверной печали той, в
пучину которой аббат Крюшон погрузился. Как мешком стукнутый аббат ходил, -
где он? что с ним? - ничего не понимал паренек, знай повторял бездумно:
колбаса мой сентябрь... - и еще: мой святый друг Артуа... святый мой друг
сентябрь - и еще: мой святый колбаса друг Артуа... - совсем не соображал,
что бормочет, лепил, что в голову лезет - как пеобаный туда-сюда ходил.
Ах, какой я грешник,- терзался аббат, грустил горько,- Артуа был
святой, почему я не распознал это сразу? Вот зачем я видел его в святой
Шамбале! - пенял Крюшон сам себе. - В голове не укладывается: за всю жизнь
ни разу не онанировал! Да как ему удался этот подвиг? Святым - и то не всем
было под силу... Вот и его святейшество как-то, говорят, признался кардиналу
Руссо, что... А граф Артуа... святой, истинно святой! - и тоска томила
аббата, в свинарник шел, на конюшню шел, под окна Пфлюгена поссать шел,
стонал громко, скорбел тяжко... сам не знал, что лепит.
Очень помогал аббату Крюшону в эту злую минуту де Перастини. Вот когда
открылось золотое сердце итальянца. Не оставлял де Перастини аббата, утешал
в его горькой кручине. Домой приходил к нему, стул придвигал близко, за
плечи обнимал нежно, прижимался тесно и, сочувствуя, дышал тяжко. Аббат
вздыхал:
- Ах...
- О чем вы, милый Крюшон? - откликался де Перастини.
- Святой граф Артуа,- стонал аббат.
- Да, да,- кивал итальянец, поправляя черную повязку на левом глазу,
куда негодный мальчишка попал ему из рогатки в день знакомства со святым
графом. - Да, отче, граф - святой.
И прижимался тесней и шептал ободряюще:
- Утешьтесь, аббат... Вы не один - я тоже знаю, что значит потерять
партнера!
И еще тесней прижимался. А аббат Крюшон вновь вздыхал и повторял:
- Ах, святой граф Артуа... Где-то он? Слышит ли меня? Артуа!.. Артуа!..
- Боже, какая верность! - восхищенно мотал головой де Перастини. - Ах,
аббат, да успокойтесь же - всякой скорби свои пределы. Поверьте - даже
святой не стоит такой печали.
И де Перастини дышал тяжело, обняв аббата, и шептал жарко:
- Уж я-то знаю, что значит остаться без партнера!
- Но граф Артуа... - возражал аббат Крюшон. - Нет, он просто святой!
- Боже, какая верность! - стонал итальянец. И челюсть отвисала его, и
пот по красному лицу струился: - Аббат, он не стоит такого!
- Не забывайтесь, сын мой,- строго выговаривал аббат, на минуту
перестав стенать,- не вам обсуждать, чего достоин граф - он святой!
- Боже, какая верность! - вновь стонал де Перастини - и тесно обняв
аббата, прижимался к нему плотно, дышал тяжко.
"Да что, что ему нужно?" - простодушно дивился аббат. Он спросил де
Перастини:
- А что же, сыне, это у всех итальянцев такая отзывчивость к чужому
несчастью?
- Верно, отче,- немедленно подтвердил предположение аббата де
Перастини. - Отзывчивость - это наша
