Глинка С Н - Из Записок О 1812 Годе (Очерки Бородинского Сражения)
С.Н.ГЛИНКА
ИЗ ЗАПИСОК О 1812 ГОДЕ
ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ
Согласится каждый из наших соотечественников, что и малейшая подробность
о необычайном времени, проявившемся в нашем Отечестве 1812 года, "должна
быть драгоценна сердцу русскому"; но я не соглашусь в том, будто бы такая
же подробность не обратит на себя внимание чужеземца. Дивные три года,
1812, 13, 14 и половина 15, не одному принадлежат народу. Провидение
послало их в урок всему человечеству; в событиях их высказался весь мир
исторический в объеме обширнейшем не для одного настоящего, но и для всех
веков.
ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ДВЕНАДЦАТЫЙ ГОД
Из мыслей, слившихся с привычными движениями сердца, душа высказывает и
показывает действия человеческие. От 1808 до 1812 года мысль о судьбе
Отечества обладала душою моею. Наступила година действия, и та мысль
проявилась деятельным стремлением к Отечеству. Итак, начинаю без оговорки.
ИЮЛЯ 11, 1812 Г., ТРИ ЧАСА УТРА
В достопамятный и бурный 1812 год жил я в переулке Тишине близ
Драгомиловского моста. 11 июля на ранней заре утренней разбудил меня
внезапный приход хозяйки дома. Едва вышел я к ней, она со слезами
вскричала: "Мы пропали! Мы пропали!"-и подала мне печатный лист. То было
воззвание к первопрестольной столице Москве от 6-го июля из Полоцка.
Прочитав воззвание, я сказал: "Благодарите бога, сударыня! Где заранее
предвидят опасность, там примут и меры к отвращению ее. Будьте спокойны и
молитесь богу!"
ПЯТЬ ЧАСОВ УТРА ИЮЛЯ 11 1812 ГОДА
Наскоро одевшись, полетел я в Сокольники на дачу к графу Федору Васильевичу
Ростопчину, поступившему вместо графа Гудовича на чреду Московского
генерал-губернатора. Не слыша еще громкой вести о грозной опасности,
исполинская Москва объята была сном и безмолвием. Тишина владычествует на
поверхности океана до воскипения волн: то же нередко бывает и с областями
земными. Из недр глубокого безмолвия вылетает роковой удар грома; смотрим:
откуда он грянул? Слышим новые удары и-теряемся в недоумении. Поэт сказал:
"Кто дышит, не дремли!"
Это теперь излилось из души моей. А тогда спешил с одною мыслию; с
мыслию-отдать себя Отечеству за отечество. К графу приехал я в пять часов
утра. Все уже в доме было в движении. Перед кабинетом графа застал я
тогдашнего губернского предводителя Василия Дмитриевича Арсеньева и Аркадия
Павловича Рунича, секретаря графа. Говорю Аркадию Павловичу, что мне нужно
видеться с графом. "Нельзя,- отвечал он,- граф занят теперь совещанием с
преосвященным Августином и с Петром Степановичем Валуевым ( Тогдашним
начальником Кремлевской экспедиции. (Прим. автора.))".-Позвольте же мне по
крайней мере оставить записку". Приветливо Аркадий Павлович подал мне
бумагу, перо, и я написал: "Хотя у меня нигде нет поместья; хотя у меня нет
в Москве никакой недвижимой собственности и хотя я не уроженец московский,
но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви
отечественные. Обрекаю себя в ратники Московского ополчения и на алтарь
Отечества возлагаю на триста рублей серебра".
Таким образом 1812 года июля 11-го, мне первому удалось записаться в Москве
в ратники и принесть первую жертву усердия.
Пишу об этом не из тщеславия, но для сохранения связи в ходе обстоятельств
моих. Самоотречение есть порыв, вызываемый из души необычайными событиями.
Не верить этому, значит, уничижать и уничтожать благородные движения сердца
человеческого.
В этот миг показалось мне, что с груди моей спало бремя гробовой тоски,
налегшее на нее с 180
