Гоголь Николай Васильевич - Записки Сумасшедшего
Николай Васильевич Гоголь
ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО
Октября 3.
Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение. Я встал поутру
довольно поздно, и когда Мавра принесла мне вычищенные сапоги, я спросил,
который час. Услышавши, что уже давно било десять, я поспешил поскорее
одеться. Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, зная заранее, какую
кислую мину сделает наш начальник отделения. Он уже давно мне говорит: "Что
это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься как
угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле
поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера". Проклятая
цапля! он, верно, завидует, что я сижу в директорском кабинете и очиниваю
перья для его превосходительства*. Словом, я не пошел бы в департамент,
если бы не надежда видеться с казначеем и авось-либо выпросить у этого жида
хоть сколько-нибудь из жалованья вперед. Вот еще создание! Чтобы он выдал
когда-нибудь вперед за месяц деньги - господи боже мой, да скорее Страшный
суд придет. Проси, хоть тресни, хоть будь в разнужде, - не выдаст, седой
черт. А на квартире собственная кухарка бьет его по щекам. Это всему свету
известно. Я не понимаю выгод сложить в департаменте. Никаких совершенно
ресурсов. Вот в губернском правлении, гражданских и казенных палатах совсем
другое дело: там, смотришь, иной прижался в самом уголку и пописывает.
Фрачишка на нем гадкий, рожа такая, что плюнуть хочется, а посмотри ты,
какую он дачу нанимает! Фарфоровой вызолоченной чашки и не неси к нему:
"Это, говорит, докторский подарок"; а ему давай пару рысаков, или дрожки,
или бобер рублей в триста. С виду такой тихенький, говорит так деликатно:
"Одолжите ножичка починить перышко", - а там обчистит так, что только одну
рубашку оставит на просителе. Правда, у нас зато служба благородная,
чистота во всем такая, какой вовеки не видеть губернскому правлению: столы
на красного дерева, и все начальники на вы. Да, признаюсь, если бы не
благородство службы, я бы давно оставил департамент.
Я надел старую шинель и взял зонтик, потому что шел проливной дождик. На
улицах не было никого; одни только бабы, накрывшись полами платья, да
русские купцы под зонтиками, да курьеры попадались мне на глаза. Из
благородных только наш брат чиновник попался мне. Я увидел его на
перекрестке. Я, как увидел его, тотчас сказал себе: "Эге! нет, голубчик, ты
не в департамент идешь, ты спешишь вон за тою, что бежит впереди, и глядишь
на ее ножки". Что это за бестия наш брат чиновник? Ей-богу, не уступит
никакому офицеру: пройди какая-нибудь в шляпке, непременно зацепит. Когда я
думал это, увидел подъехавшую карету к магазину, мимо которого я проходил.
Я сейчас узнал ее: это была карета нашего директора. "Но ему незачем в
магазин, - я подумал, - верно, это его дочка". Я прижался к стенке. Лакей
отворил дверцы, и она выпорхнула из кареты, как птичка. Как взглянула она
направо и налево, как мелькнула своими бровями и глазами... Господи, боже
мой! пропал я, пропал совсем. И зачем ей выезжать в такую дождевую пору.
Утверждай теперь, что у женщин не велика страсть до всех этих тряпок. Она
не узнала меня, да и я сам нарочно старался закутаться как можно более,
потому что на мне была шинель очень запачканная и притом старого фасона.
Теперь плащи носят с длинными воротниками, а на мне были коротенькие, один
на другом; да и сукно совсем не дегатированное*. Собачонка ее, не успевши
вскочить в дверь магазина, осталась на улице. Я
