Гончар Олесь - Днепровский Ветер
Олесь Гончар
ДНЕПРОВСКИЙ ВЕТЕР
После полыхающего солнцем лета сентябрьские дни заметно приугасают. И
только в начале октября, когда на киевских горах бесчисленными кострами
разгорится золотая осень, на какое-то время снова как бы посветлеет вокруг
от тех осенних костров.
На Днепре в такую пору движение еще в разгаре, еще далеко до закрытия
навигации. И хоть живем мы в эпоху космических скоростей, однако и
днепровским неторопливым пароходам пассажиров пока еще хватает. Дорога
далекая, и кому вниз до самого Запорожья или Херсона - те запасайтесь
терпением! Женщины с нижней палубы, что везут картошку на юг, где она
нынешним летом не уродилась, в который уже раз поведают о черных бурях,
пронесшихся весной в степях (и когда уже та наука научится их укрощать!),
старичок-пенсионер, который, погостив у сына, возвращается к себе в
Днепродзержинск, не единожды во всех подробностях расскажет о том, как
давний приятель вогнал ему на охоте в затылок бекасиной дроби заряд
(старуха дома вытаскивала каждую дробинку иглой, "стала выковыривать, а
оно черное, как мак"); множество партий в пинг-понг сыграют веселые
хлопцы-олимпийцы в ярких свитерах. Никто еще доподлинно не знает, в самом
ли деле они олимпийцы: но их спортивный вид, манера держаться, и даже эти
необычные свитеры - все наводит пассажиров на мысль, что они как раз из
числа наших олимпийцев, которые - с медалями или без - возвращаются сейчас
с римских соревнований.
Пароход нагружен, пожалуй, сверх всяких дозволенных норм, трюмы полны
картошки (обратно он повезет арбузы и виноград), мешки с картошкой
загромождают и все проходы нижней палубы,- пассажиры еле протискиваются
между ними. Однако это никого здесь не раздражает, как не раздражает и то,
что пароход движется с такой необычной по нашим временам неторопливостью.
Если уж ты попал сюда, то смирись со всем - и с правилами, даже если они
жестковаты, и с неудобствами, и с этим допотопным черепашьим шлепаньем по
воде... Зато, отплывая в днепровскую ширь, ты увидишь с этой палубы такое,
что вряд ли бы успел разглядеть из окна реактивного лайнера. Киев станет
отдаляться медленно, величаво, и багряная осень еще долго будет радовать
пассажиров своей тихой красой, и до самых сумерек будет им видна на горе
высокая, неувядшая на протяжении столетий, с золотою маковкой Лавра...
Потом закат угаснет, и киевские горы скроются во мгле да в тумане, и
холодом потянет над водами Днепра. Из сумерек начнут выныривать все новые
и новые огоньки бакенов, палубный люд станет тщательнее кутаться в
предусмотрительно припасенные куртки, плащи и макинтоши. Через какое-то
время ночной ветер, насквозь пронимающий, и вовсе загонит пассажиров в
каюты, в заваленные картошкой проходы и салоны, где уютно и тепло, и на
палубе не останется никого, кроме посиневшего от холода молодого поэта,
который плывет неведомо откуда и куда и которому кажется, что даже якорной
цепи, брошенной на краю палубы, холодно и одиноко среди ночной стужи.
Темные окна салонов и кают постепенно возьмутся каплями, а попытайся
кто-нибудь выглянуть на палубу - в лицо ему ударит ветром и дождем.
Впрочем, не все смогут укрыться от ненастья по пароходным затишкам: даже
когда и поэта сдунет ветром куда-то в глубину трюма, вверху на мостике
будет кто-то стоять всю ночь напролет, молча и незаметно для пассажиров
неся свою терпеливую вахту.
И только когда ночью пароход тихо вздрогнет, швартуясь к очередному
днепровскому причалу, и сквозь усилившийся грохот машин
