Гончаров Иван Александрович - Хорошо Или Дурно Жить На Свете
И. А. Гончаров
Хорошо или дурно жить на свете? И да и нет. Жизнь состоит из двух
различных половин: одна практическая, другая идеальная. В первой мы - рабы
труда и забот; она отравлена существенными потребностями: каждый, как
пчела, ежедневно обязан принести, для общей пользы, каплю своего меда в
бездонный улей света. В той жизни самодержавный властелин ум: много жертв
приносит человек этому деспоту, много отдает лучших своих минут и радостей
на обмен огорчений, сухих, чуждых душе, трудов и усилий. Как т не
хочется, как скучно бывает жить - жить для других! Та жизнь как томительный
сон, как давление ночного духа; от нее пробуждаешься, как от обморока, к
другой половине жизни. Не такова последняя: в ней уже нет муравьиных хлопот
и мышьей беготни к пользе общей. Там перестаешь жить для всех и живешь для
себя не одной головой, но и душой, и сердцем, и умом вместе. То половина
эстетическая: в ней простор сердцу, открывающемуся тогда для нежных
впечатлений, простор сладким думам, тревожным ощущениям и бурям, тоже не
умственным и политическим, бурям души, освежающим тяготу вялого
существования. Тут свои идеальные радости и печали, как улыбка сквозь
слезы, как солнечный луч при дожде. Мгновения той жизни исполнены игры ума
и чувств, цветущих, живых наслаждений всем, что есть прекрасного в мире:
для мужчин есть природа, высокие искусства, мечты и женщины, для женщин
тоже - природа, искусства, мечты и мужчины, то есть мы. Тогда в
существовании господствует какая-то легкость, свобода, и человек не клонит
головы под тяжестию неотвязчивой мысли о долге, труде и обязанностях.
Когда утомленные первою, скучно-полезною... стороною жизни, вы
захотите сбросить с себя иго тяжелого существования и занесете ногу над
пропастью... остановитесь, пойдемте со мной: я поведу вас туда, где вы
отдохнете и успокоите боль души, освежите сердце, как бы оно черство ни
было, и отрезвитесь от скуки: там наберетесь утешительных впечатлений, и
вам станет легко - опять до новой скуки.
Вон видите ли то здание строгого стиля с колоннадою - пойдем туда.
Около него с одной стороны спесиво и широко раскинулись чертоги нового
Лукулла; с другой построился, как Вавилонский столп, целый муравейник
промышленности, а мимо несется с шумом и грохотом гордость и пышность,
робко крадется бедность и преступление; у порога его кипит шум Содома и
Гоморра. Целомудренное здание, как будто в негодовании, отступило назад от
нечестивых соседей, надвинуло зеленые зонтики на глаза, сосредоточилось в
самом себе и только что не восклицает: "Горе, горе тебе, новый Вавилон!" А
внутри... но войдемте, войдемте скорее.
За нами с шумом затворилась тяжелая дверь: то был последний шум света.
Вступаем в другой мир. Перед нами тянутся длинные, бесконечные переходы,
убегающие от взора куда-то вдаль. Здесь царствует таинственный сумрак,
глубокое безмолвие, как будто мы попали в очарованный замок, где всё
живущее обращено в камень жезлом могучего чародея, а между тем как много
тут жизни, сколько бьется юных, горячих сердец. Да! это точно - замок фей!
здесь нет и не может быть того неприятного шума, который раздается вокруг:
то грубая возня мужчин, а их здесь нет... ты в царстве женщин. Но где же
феи? Вон, смотрите, что там за тень пробирается вдоль стены неслышными,
мерными шагами, склонив голову, и вдруг исчезает на перекрестке, как
сторожевая дева Громобоева замка, свершающая свой печальный черед в
ожидании Вадима? То странствует дежурная пепиньерка, зевающая в о
