Горький Максим - Ералаш
Горький Максим
Ералаш
Прошла по полям весна, оставив за собою голубые следы - лужи талого
снега; расковала речку Студенец, бежит речка мимо села Тулунги, закидывая
на черный масленый берег цепкие волнишки, смывая сухие стебли подсолнухов,-
в мутной воде кувыркаются мохнатые комья корней.
Тепло вздыхает ветер, стремясь за рекой, покрывая воду золотистой
рябью; на берегу покачиваются таловые кусты, распуская почки, некоторые уже
раскрылись,- на солнце трепещут желтоватые мотыльки новорожденных листьев.
Над бархатом черных полей, над серебряными пятнами луж стоит
голубоватый парок,- влажное дыхание оттаявшей земли. Круг земной свободен,
широк, уютно накрыт шатром небес; над селом и полями царствует апрельское
солнце,- небо расцвело огненным цветом. Полдень; тепло и радостно.
За рекою, на взгорье, празднично высветлилось богатое село; на одном
его конце встала в небо колокольня,- плавится на солнце золоченый крест; на
другом, красивой булавою, поднят минарет мечети. Вокруг колокольни вьются
белые голуби - точно веселый звон превратился в белых птиц. В селе тихо и
пусто,- только голуби да колокольный звон, а люди ушли навстречу иконе
богоматери,- ее несут в город из древнего монастыря за тридцать верст от
Тулунги.
Трое рослых татар, с заступами в руках, молча уравнивают упругую землю
- съезд к парому. Один возится на самом пароме, расковыривая ломом доски,
еще один - мешая ему - метет паром измызганной метлой, ими тихо командует
статный юноша в лиловой тюбетейке - у него очень белое лицо, большие
грустные глаза и ярко-красные губы. Я сижу на скамье у ворот постоялого
двора, любуюсь тихо-умной работой татар, голубями,- на душе у меня
удивительно хорошо, точно я сам сделал всё это: солнце, небо, землю и всё,
что на ней. Недурно сделал и тихонько радуюсь.
Постоялый двор держит Устин Сутырин, мещанин из Темрюка, маленький
человечек, суетливый, как цыпленок; ему помогает сестра, грудастая
мелкозубая баба с плутоватыми глазами, работница, рябая и огромная, и такой
же огромный рыжебородый татарин; под этими двумя - земля гнется.
Все они начали шуметь и вертеться с рассвета: пекли, варили, ругались,
устраивали столы на улице, под окнами широко развалившейся пятиоконной
избы. Я пришел сюда вчера днем, а вечером написал Устину ядовитое прошение
на мужиков, которые украли у него жмыхи и убили борова,- прошение очень
понравилось Сутырину, особенно пленился он словами: "А посему и принимая во
внимание".
- Круто завинчено! - восхищался он, осматривая меня бойкими глазами
веселого жулика.- Ты, парень, останься у нас на завтрее,- завтра веселый
день у нас, владычицу встречаем, ералаш будет!
Теперь Устин, босой, в синем жилете поверх кумачной рубахи, оводом
носится по двору, по улице и командует, сбивая с толка всех своих
помощников.
- Ясан,- слепой ты али что? Как ты козлы уставил? Тыщу лет живете,
шайтаны... Дарья,- стой,- куда весы, кто велел?
Со двора павой выходит сноха Устина, Марья, синеокая вдова,- муж ее
два года тому назад, в день зимнего Николы, убит в честном бою с татарами
на реке Студенце. Вдова одета празднично: на ней синий жакет, желтая, с
зелеными цветами, юбка, козловые башмаки с подковами и пунцовый платок на
светлых волосах. Устин, поперхнувшись словом, глядит на нее, открыв рот,
точно впервые увидал, глядит и восхищенно бормочет:
- Выпялилась,- дама козырей!
И тотчас же неистово орет:
- Куда-те поманило, а?
Надвигаясь прямо на него, она спрашивает сочным голосом:
- Ну, а што?
- Ер
