Горький Максим - Весельчак
А.М.Горький
Весельчак
В зеленоватую воду моря брошена- как желтый лоскут атласа - маленькая
песчаная отмель; перед нею - на гаг - безбрежная стеклянная гладь, сзади
нее - полоса ослепительно светлой воды, дальше - низенькие медные холмы
берега, на холмах убогая поросль каких-то безымянных прутьев, а еще дальше,
среди горячих песков,- грязные пятна строений рыбного завода.
День такой яркий, что даже отсюда, с отмели, видно, как там, за
версту, на холмах, сверкает серебряными искрами рыбья чешуя.
Жарко - точно в бане; чайки, разморенные зноем, похожи на куриц; они
бродят по отмели, раскрыв клювы, лениво распустив кривые крылья, и лишь
изредка хрипло вскрикивают, задыхаясь. Едва слышно шумит и плещется вода,
облизывая отмель низенькими, в четверть аршина, волнишками.
Тихо, точно после великого несчастия, тихо и пусто.
Изнывая от жары, на влажном песке растянулся, закрыв белесые глаза,
сергачский человек Баринов, он ворчит, дремотно поучая меня:
- В думах моих я все земли прошел, все моря переплыл; в думах моих я
все грехи изведал...
Я слушаю и не верю ему,- он человек робкий, на людях ведет себя
подхалимом, а когда говорит с приказчиком завода, то у него дрожат ноги и
голос ласково взвизгивает. Он мужчина ленивый, как буйвол, неустанно
рассуждающий и чрезвычайно волосат; его плоское курносое лицо - в шерстяной
маске песочного цвета, из широких, точно у верблюда, ноздрей торчат рыжие
шерстинки, из ушей - тоже, голая, медная от загара грудь заросла, как у
медведя, даже на суставах пальцев растут густые кустики волос. Ноги у него
кривые, портновские, руки - длинны и толсты, как ноги; ему, должно быть,
очень удобно ходить на четвереньках.
Но это очень добродушный, очень смирный зверь; когда товарищи бьют его
за лень и ротозейство, он, перекатываясь бочонком под ногами у них, только
просит" не сердясь и не жалуясь:
- Да будя, братцы, будя! Ну, побили, ну и ладно... Его лысая голова
туго повязана красным; издали кажется, что череп его лишен кожи.
- А в жизни я-пустой человек,- справедливо говорит он, не интересуясь,
слушаю ли я его.- Пустой, как бубен, ударят -отвечаю, не трогают - молчу...
Он как будто бредит, я тоже в полусне. Над нами очень синее небо,
вокруг - зеленоватое море, как будто и под нами небо. А мы, на атласном
куске отмели, висим в бездонной пустоте, точно па самолете-ковре.
Но ковер-самолет неподвижен. И в душе тоже всё неподвижно.
Версты за полторы впереди такая же отмель, как наша; ее было бы не
видно в массе расплавленного, горячо сверкающего стекла, но по ней ходит
темная фигура, будто плавая в воздухе. Это - наш третий товарищ, какой-то
восточный человек, перс или армянин из Персии, его зовут Изет. По-русски он
почти не говорит, но прекрасно понимает всё, что ему приказывают,- очень
удобный человек.
Нас, троих, послали с завода на отмель, чтобы снять с нее оставленные
утром снасти, но Баринову и мне лень было ехать так далеко по жаре, мы
залегли на ближайшую к берегу мель, а Изету приказали ехать за снастью;
послушный, как смирная лошадь, он поехал.
- Мне сорок пять годов минуло,- бредит Баринов, потягиваясь,- я
столько всякой всячины видал, что иному губернатору и то хватит. А спроси
меня - к чему все? Так я тебе этого не скажу. Томаша одна. А ты говоришь -
народ...
Не на тем остановиться глазу в этой сверкающей пустоте; мозг
растекается в ней, точно клок белой пены на теплой воде моря. И думать не о
чем.
Баринов? То, что он говорит, я уже слышал от него и от других. В
