Горланова Нина - Нельзя, Можно, Нельзя
Нина Горланова
Нельзя. Можно. Нельзя
Роман-монолог
Незабудковые, малиновые, желтые... Разноцветные стекла составили гору.
Когда-то здесь был завод. Сейчас стекольная гора - наша отрада. Мир сквозь
желтое стекло - солнечный, синее - пасмурный. Черное - ночь, красное -
война... Раз! Снова солнце. Зеленое стекло словно переносит тебя в лес.
Кажется, что мировые ритмы меняются по твоей воле, что стекла могут все:
Солнце.
Ночь.
Пасмурно.
Лес.
Солнце опять! И это за три секунды. А есть еще такой цвет -
золотисто-коричневый, сквозь него серые домики становятся сказочными: вот-вот
из одного выйдет если не волшебник, то хотя бы помощник волшебника.
- Кукла, ты чего?! - кричит Витька Прибылев.
Кукла - это я. От неожиданного окрика кувырком падаю вниз. Нельзя так
сильно задумываться, надо быть как все. Но трудно. Я - новенькая. Наша семья
только что приехала в Сарс. Мне шесть лет, но я ростом с четырехлетнего
ребенка. Пошла в школу - портфель по земле волочился. Теплым сентябрьским днем
после уроков мы зашли на стекольную гору, и вот уже от падения платье - белое
с квадратами (сейчас бы я сказала: под Лисицкого) - запачкано землей. Но мама
обещала купить форму, если я буду хорошо учиться.
Витька догнал и спросил: "Кукла, что с тобой?".
Как объяснить ему то щемящее чувство внутри меня, что мир не так прекрасен
сам по себе, без цветных стекол! Другие-то находят радости. Значит, зрение не
в глазах, а внутри нас - в мозгу! И я должна изнутри научиться смотреть - так,
чтобы полюбить Сарс.
Деревня, из которой мы приехали, была небольшая, но такие поля ржи,
пшеницы, гречихи, льна простирались вокруг! До горизонта. Лен цвел голубым,
гречиха - розовым. А в Сарсу мне приходится добирать разноцветность мира через
стекольную гору. Зато какой этот волшебный цвет старого золота!
Я родилась, страшно сказать, в 1947 году. В крестьянской семье. Фамилия
отца - Горланов, - возможно, не его, а просто такую дали в детдоме за громкий
голос (мама не раз выговаривала ему: "Бригадир, ты как крикнешь, так у
кормящих матерей молоко присыхает", - речь о временах, когда матерям не давали
отпуск по уходу за детьми). Отец оказался в детдоме, потому что семью его
раскулачили или разорили. Возможно, было поместье. Он помнит озеро, помнит,
как мать умерла в одночасье от горя этого. Его сдали в детдом - двухлетнего. Я
думаю: хотели спасти от Сибири. Долгие годы папа пытался что-то выяснить, но
не удалось практически ничего. Когда ему было двенадцать лет, его усыновили
супруги Горшковы, но характер уже к тому времени сложился (суровый). От матери
мне достались общительность и любовь ко всему миру, от отца - затаенная
нелюбовь к советской несвободе.
Неродные бабушка и дедушка Горшковы так любили меня! Но время-то было
послевоенное, голодное, и вот решение: "Минку - в детский сад!" (дедушка
Сергей не мог выговорить мое имя). В первый же день я сбежала оттуда в поле
ржи, которое до горизонта. Ну что - в колхозе никто не работал до вечера.
Искали. Хорошо, что рожь не пришлось скосить раньше времени - бабушка Анна
нашла меня (спящей - по струйке пара в холодном воздухе). Мне было три года, и
я уже умела читать (в больнице, где я лежала с желтухой, девочки-школьницы
научили меня).
Первое воспоминание такое: мы угорели, и бабушка пытается отвлечь меня от
дурноты... юмором. Она якобы хлебает ложкой дым, а я сквозь слезы хохочу,
понимая, что выхлебать его нельзя. Божий мир так устроен, что мы понимаем юмор
прежде, чем научаемся говорить.
