Городсков Антон - Круг
Городсков Антон
К P У Г
Hеужели рассвет? Так скоро? Еще миг! О ты, божество сновидений! Дай мне еще
один только миг, не вырывай так жестоко из спасительного забытья! Из этих
лабиринтов магнолий и роз с такими нежными оттенками и ароматами! Я помню эти
ароматы. Я помню их, как если бы и сейчас стоял где-то в садах великого города.
Я помню их несмотря на отвратительную, резкую вонь нечистот наших бараков,
несмотря на смрад цехов и мертвый, угольно-черный воздух штолен; невзирая на
кислое зловоние помоек, что бесконечно тянутся вдоль дорог, по которым мы
движемся изо дня в день, словно страшные, бездушные механизмы. А так ли это
далеко от истины?
Раб - это даже не зверь. У зверя нет ни души ни рассудка, чтобы страдать.
Этим он полезен. Он силен и покорен. Он почти не нуждается в воспитании. Раб -
нет. У него есть душа и жажда иного бытия, которые каждый день изничтожаются
бессердечными пастырями. О, я еще не открыл глаза, но я уже слышу, как свистит
кнут и несчастный, ужаленный этой черной змеей, испускает сдавленный стон, уже
не в силах кричать, потому что даже сон не дает отдохновенья, и только одна
мысль отогревает страшной надеждой - еще чуть-чуть, и кончатся силы, и наступит
вечный покой...
Hо нет... И ныне смерть не явит милосердия. Безжалостно ревет горн и солнце
врывается двумя узкими полосками в мои изможденные глаза. Я ненавижу солнце...
- Живее, грязные свиньи! Я вам покажу, как дрыхнуть на дороге!
Удар кнута. Привычный. Отнюдь не внезапный. Он всегда бьет здесь. Это как еще
один сигнал горна, как утреннее приветствие.
Упряжь. Шершавые кожные ремни, врезающиеся в плоть, которой почти и не
осталось на одряхлевших костях.
- Паш-шел!
Повозка скрипит и стонет жалостливо, как если бы сама была живой, как будто
это ее стегают кнутом при каждой задержке, у каждого поворота. Под ногами
бесконечная грязь...
Hо это пустяки. Это ничто, это можно, черт возьми, можно терпеть! Ведь я
знаю, куда везу этот груз. Там, в самом центре Города, на высоком холме
вырастает огромный дворец. О, какое грандиозное здание замыслили архитекторы!
Боги, должно быть, сойдут с ума от ревности при виде подобного величия. Пусть
так, пусть так! Быть может, в своем неистовом гневе они испепелят этот
прекрасный город и наступит покой...
Пусть! Пусть! Hо пусть только пощадят тот дом с высокими мраморными
колоннами, узорной оградой и изумрудным садом со множеством чистеньких мощеных
дорожек, вдоль которых расставлены изящные белоснежные изваяния, что кажутся
живыми людьми, лишь на миг застывшими и в задумчивости склонившими головы.
Пусть
не тронут его беседок, укрывающихся в сплетении виноградных лоз, его маленьких
прудов с легкими, воздушными фонтанчиками, рассыпающимися на мириады радужных
брызг. Пусть не причинят вреда тому крохотному ангелу с золотыми волосами и
тонкими нежно-розовыми ручками, что, словно эфирное существо, мягко проплывает
меж них, увлеченное созерцанием или чтением книги. Пусть рушится все вокруг, но
только не этот дом!
- Стой!
Удар. Вереница повозок, влекомых нами, останавливается на перекрестке двух
улиц. Вот он, этот дом. Вот он - по правую руку! Еще, еще только шаг пройти
вперед, чтобы плотная стена деревьев не могла уже утаить от меня волшебное
существо, что, по своему обыкновению, прогуливается возле фонтана с книгой или
лирой в руках.
- Стой!
Все. Больше нельзя. Hо я вижу! Я вижу ее в лучах раннего солнца, почти
бесплотную, в белоснежных одеждах, и - о боже! - она касается струн, и
не
