Горький Максим - Мои Университеты
А.М.Горький
Мои университеты
Итак - я еду учиться в казанский университет, не менее этого.
Мысль об университете внушил мне гимназист Н. Евреинов, милый юноша,
красавец с ласковыми глазами женщины. Он жил на чердаке в одном доме со
мною, он часто видел меня с книгой в руке, это заинтересовало его, мы
познакомились, и вскоре Евреинов начал убеждать меня, что я обладаю
"исключительными способностями к науке".
- Вы созданы природой для служения науке, - говорил он, красиво
встряхивая гривой длинных волос.
Я тогда ещё не знал, что науке можно служить в роли кролика, а
Евреинов так хорошо доказывал мне: университеты нуждаются именно в таких
парнях, каков я. Разумеется, была потревожена тень Михаила Ломоносова.
Евреинов говорил, что в Казани я буду жить у него, пройду за осень и зиму
курс гимназии, сдам "кое-какие" экзамены - он так и говорил: "кое-какие", -
в университете мне дадут казённую стипендию, и лет через пять я буду
"учёным". Всё - очень просто, потому что Евреинову было девятнадцать лет и
он обладал добрым сердцем.
Сдав свои экзамены, он уехал, а недели через две и я отправился вслед
за ним.
Провожая меня, бабушка советовала:
- Ты - не сердись на людей, ты сердишься всё, строг и заносчив стал!
Это - от деда у тебя, а - что он, дед? Жил, жил, да в дураки и вышел,
горький старик. Ты - одно помни: не бог людей судит, это - чорту лестно!
Прощай, ну...
И, отирая с бурых, дряблых щёк скупые слёзы, она сказала:
- Уж не увидимся больше, заедешь ты, непоседа, далеко, а я - помру...
За последнее время я отошёл от милой старухи и даже редко видел её, а
тут, вдруг, с болью почувствовал, что никогда уже не встречу человека, так
плотно, так сердечно близкого мне.
Стоял на корме парохода и смотрел, как она там, у борта пристани,
крестится одной рукою, а другой - концом старенькой шали - отирает лицо
своё, тёмные глаза, полные сияния неистребимой любви к людям.
И вот я в полутатарском городе, в тесной квартире одноэтажного дома.
Домик одиноко торчал на пригорке, в конце узкой, бедной улицы, одна из его
стен выходила на пустырь пожарища, на пустыре густо разрослись сорные
травы, в зарослях полыни, репейника и конского щавеля, в кустах бузины
возвышались развалины кирпичного здания, под развалинами - обширный подвал,
в нём жили и умирали бездомные собаки. Очень памятен мне этот подвал, один
из моих университетов.
Евреиновы - мать и два сына - жили на нищенскую пенсию. В первые же
дни я увидал, с какой трагической печалью маленькая серая вдова, придя с
базара и разложив покупки на столе кухни, решала трудную задачу: как
сделать из небольших кусочков плохого мяса достаточное количество хорошей
пищи для трёх здоровых парней, не считая себя самоё?
Была она молчалива; в её серых глазах застыло безнадёжное, кроткое
упрямство лошади, изработавшей все силы свои: тащит лошадка воз в гору и
знает - не вывезу, - а всё-таки везёт!
Дня через три после моего приезда, утром, когда дети ещё спали, а я
помогал ей в кухне чистить овощи, она тихонько и осторожно спросила меня:
- Вы зачем приехали?
- Учиться, в университет.
Её брови поползли вверх вместе с жёлтой кожей лба, она порезала ножом
палец себе и, высасывая кровь, опустилась на стул, но, тотчас же вскочив,
сказала:
- О, чорт...
Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:
- Вы хорошо умеете чистить картофель.
Ну, ещё бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она
спросила:
- Вы думаете - этого достаточно, чтоб поступить в
