Грекова Ирина - Фазан
И.Грекова
Фазан
1
Федор Филатович был болен - крепко, серьезно болен. Это он сознавал.
Вообще сознание у него было ясное. Даже в чем-то острее, чем до болезни.
Слух тоньше. Он слышал и понимал все, что вокруг него говорили.
Серьезность своего положения он вывел не столько из слов, сколько из
преувеличенно бодрых лиц врачей. Их было несколько. Они появлялись и
уходили. Чаще всех появлялась давно знакомая, давно лечившая его
участковый врач Людмила Егоровна. Ну, какой-нибудь грипп, ангинка;
серьезнее он не болел. Приходила Людмила Егоровна, прописывала
сульфадиметоксин. Он с нею шутил. Даша поила ее чаем с вареньем.
Обходилось.
А теперь, кроме нее, приходили еще и другие в белых халатах. Трое,
четверо. И все, осмотрев его, улыбались. Улыбалась, непохожая на себя, и
сама Людмила Егоровна. Непривычные к улыбке щеки морщились с усилием. Даже
что-то вроде ямочек на них обозначалось. "Плохо мое дело", - думал Федор
Филатович, глядя на эти ямочки.
Один раз приходил даже профессор-невропатолог, местная знаменитость,
глава школы всесоюзного значения. Федор Филатович знал его по фотографиям
в газете (фамилию забыл). Очки, волосатые руки, дыбом стоящий колпак. Этот
тоже улыбался, поигрывая стальным молоточком. Говорил с ним на "мы":
"Будем принимать и поправимся". Но, уходя, слишком уж быстро сменил лицо
на озабоченное и двумя-тремя словами перекинулся с Дашей. "Плохо мое
дело", - снова подумал больной.
Медсестра Люся из поликлиники, делавшая ему уколы, тоже была бодра и в
меру улыбчива. Поднимала вверх концом шприц, выбрызгивала лишнее,
наклонясь, выбирала местечко. Глядя на нее, можно было подумать, что еще
три-четыре укола - и дело пойдет на лад. Он и сам заставлял себя так
думать.
Мысль о безнадежности своего положения, о том, что это, в сущности,
конец, посещала его нечасто и ненадолго. Сознавая серьезность болезни,
Федор Филатович не верил в свою близкую смерть. Как ни странно, он не
верил в свою смерть вообще. У него было ощущение, что он по-настоящему еще
не жил. Как можно кончать то, что еще не начиналось? Глупости. "Вот
выздоровею - и начну", - думал он.
О своем диагнозе он догадался, слушая разговоры врачей. Вполголоса, но
вполне ясно. Слово, мимоходом брошенное, было коротким и грозным.
Неприятное слово. Услышав его, он вздрогнул, но не удивился. Он мог бы,
пожалуй, и сам поставить себе этот диагноз. Что иначе могли означать
отнявшиеся полностью ноги, почти полностью - руки? Левая еще чуть-чуть
шевелилась, но ненаправленно. А самое главное - пропала речь. Он ничего,
решительно ничего не мог сказать, ни одного слова.
А слышали бы они, какая складная, красивая, чудесная речь звучит у него
внутри! Слова - как жемчуга на нитке, одно к одному. Вслух, в обычной
жизни, он никогда так прекрасно не говорил.
Они, окружающие, наверно, думали, что он парализован не только телом,
но и душой. Какое заблуждение! Знали бы они, как он там, внутри себя,
умен. Как красноречив. Какие в нем бурлят чувства: любовь, раскаяние,
гнев. Бурность этих чувств давала надежду на выздоровление.
Главное - гнев. Причиной гнева было не только физическое бессилие,
тряпичные руки и ноги, язык, лежавший во рту, не чуя зубов, но и все
окружающее. Тапки, неизвестно для чего, по традиции, стоявшие на коврике у
тахты. Завернувшийся угол скатерки. Не заведенный уже который день
будильник. А главное - жена Даша, которая как будто нарочно его не
понимала. И все-таки он ее любил. Он сам не понимал, любовь или гнев
терзали его,
