Григорьев Апполон - 'гамлет' На Одном Провинциальном Театре
Аполлон Григорьев
"Гамлет" на одном провинциальном театре
(Из путевых записок дилетанта)
Посвящ В. С. М
I
Я приехал в *** на рассвете, усталый, разбитый ухабистою дорогой,
измученный бессоницею, больной. Провести целую ночь под дождем проливным,
можешь себе представить, как это приятно; я благодарил судьбу, что в городе
оказалась довольно порядочная гостиница, где мне дали сколько-нибудь чистый
нумер, сколько-нибудь чистую постель и прочая; я тотчас же лег и проспал
семь часов сряду каким-то летаргическим, болезненно-бесчувственным сном, что
- надобно тебе сказать - всегда для меня очень приятно. Еще и в Москве я
часто, бывало, проводил ночи не смыкая глаз, для того только, чтобы
доставить себе удовольствие спать утром самым эксцентрическим сном; ты
знаешь, я вовсе неприхотлив в моих вкусах, вовсе не гастроном, нисколько не
знаю толку в вине и даже, к величайшему ужасу порядочных людей, совершенно
не привязан к комфорту, но - в отношении ко сну - я прихотлив, разборчив,
как слишком немногие, и могу сказать, что во сне я знаю толк почти столько
же, сколько в женщинах, потому что, apres tout, {в конце концов (франц.).}
только две эти вещи я и люблю на свете: было время - славное, право, время,
- когда, ложась спать, я знал, я был уверен, что бросаюсь в совершенно иную,
в совершенно новую жизнь, бросаюсь с тем же чувством страха и лихорадочного
удовольствия, с каким бросаются в воду с возвышенности. Да, - сон вещь
хорошая, чуть ли не лучшая в жизни, - чуть ли, говорю я, потому что есть
другая, ей равная, - женщина, но и женщина не тот ли же сон, только почти
всегда зловещий... Не в этом дело, впрочем: дело в том, что я проспал семь
часов сряду, как убитый. Просыпаюсь, смотрю на часы - второго половина. Боже
мой! Целых еще 18 часов ждать опять дороги. Мне стало истинно досадно; я
повернулся на другой бок и попробовал, нельзя ли спать еще; но, видно, это
была уже физическая невозможность, видно, злая судьба определила мне видеть
древности города*** и рутинерски любоваться его прекрасными видами,
великолепными зданиями, фабриками и заводами, всем, одним словом, о чем
пишется в географиях и чего нет на факте, всем, что мне опротивело с детства
в географиях. Нечего делать! Встал, спросил себе чаю, лениво выпил три
стакана и выкурил две регалии {1}... Пробило два! Ну, хоть полчаса
как-нибудь убито. Сел к окну и стал думать... О чем, спросишь ты? О ничем,
мой милый, что, впрочем, вовсе не значит ни о чем не думать. Блаженны ни о
чем не думающие - прибавил бы я к числу семи блаженств, я, который в
состоянии думать о ничем...
Наконец мне стало несносно скучно, и я уже решался даже идти
осматривать ***-ские древности, несмотря на то, что древности составляют
один из предметов моего отвращения, {2} как вдруг довольно громкий разговор
за стеною в соседней комнате заставил меня выйти из моего самоуглубления.
Стена, или, точнее сказать, перегородка, была очень тонка, и разговор можно
было расслушать почти от слова до слова. Это были два женских голоса; один
из них звучал неприятно и резко: нетрудно было угадать, что он принадлежит
одному из тех существ, которые не могут быть ни кем иным, как чиновницами
известного класса, и притом матушками; другой был свежий, как весенний
воздух, тонкий голос девочки...
Сначала я, от нечего делать, стал просто прислушиваться к звукам этих
двух голосов, вовсе не обращая внимания на содержание разговора; мне был
как-то по душе этот звонкий, несоздавшийся, ребяческий голо
