Григорьев Апполон - 'роберт-Дьявол'
Аполлон Григорьев
"Роберт-дьявол"
(Из записок дилетанта)
I
Я жил еще в Москве, я был молод, я был влюблен.
Конечно, моим читателям вовсе не нужно было бы знать ничего этого но,
со времени _признаний_ Руссо, {1} люди вообще постепенно усовершенствовались
в цинической откровенности, и не знаю, от каких подробно стен домашней и
внутренней жизни пощадит человечество любой из со временных писателей, если
только, по его расчету, эти подробности раз меняются на звонкую или
ассигнационную монету... И он будет прав разумеется, как прав капиталист,
который не любит лежачих капиталов даже более, чем капиталист, потому что
всякая прожитая полоса жизни достается потом и кровию, в истинном смысле
этого слова - и, по пословице "с дурной собаки хоть шерсти клок", что же,
кроме денег, прикажете вы брать с общества за те бесчисленные удовольствия
разубеждений, которыми оно так щедро дарит на каждом шагу?.. Да, милостивы"
государи! в наше время личный эгоизм нисколько не сжимается, il se gene le
moins du monde, {он ничуть не стесняется (франц.).} напротив, он нагло
выдвигается вперед, как бы мелочен он ни был; он хочет, во что бы то ни
стало, сделаться заметным, хоть своею мелочностью: оттого-то в наше время,
богатое страданием стало даже смешно и пошло говорить о страдании, оттого-то
болезненная борьба заменилась цинически-презрительным равнодушием, и слово
"_высокое чело_" обратилось в другое слово, более выразительное, и это -
извините пожалуйста - "_медный лоб_". Иметь _медный лоб_ - вот высокая цель
современного эгоизма, хоть, конечно, не многие еще прямо говорят об этой
цели. Хороша ли, дурна ли эта цель - судить не мне, да и не вам, милостивые
государи, а конечно только Тому, пред очами Которого длинной цепью проходят
мириады миров и века за веками, каждый с своим особым назначением, с своим
новым делом любви и спасения...
"Возвратимся к нашим барашкам", т. е. к тому, что я жил еще в Москве,
что я был молод и влюблен - и это будет истинное возвращение к пасущемуся
состоянию, ко временам счастливой Аркадии, к тем славным временам для
каждого из нас, когда общественные условия незаставили еще нас отрастить
когти и не обратили в плотоядных животных. Здесь, a propos de bottes, {ни к
селу, ни к городу (франц.).} никак не могу я удержаться и не заметить в
скобках, что каждый из мирного, пасущегося, _домашнего_ животного делается,
смотря по своим природным наклонностям, _медведем_ или _волком_; медведи
обыкновенно очень добры, и только бы их не трогали, лежат себе смирно в
своей берлоге, думая по-своему о превратностях мира сего, - волки же, как
известно, нигде не уживаются.
Итак, я был еще мирным, домашним животным, тем, собственно, что, на
грубом техническом языке скотных дворов называется сосунком, а на учтивом
общественном - примерным сыном и прекрасным молодым человеком, - хотя
чувствовал сильное поползновение отрастить когти....
Я любил... о! как я любил тогда, милостивые государи, - идеально,
бешено, фантастически, эксцентрически - смело до того, что даже - о ужас! -
позволял себе, в противность предписаниям родительским, просиживать целую
лишнюю четверть часа после полночи, что даже - о разврат! - героически
проповедовал, в стихах разумеется, презрение к общественному мнению, что
даже - о верх нечестия! - писал стихи в месте моего служения, ибо я служил,
милостивые государи, с гордостию мог сказать, что целых три года отслужил
отечеству, целых три года - так, по крайней мере, значится в моем
форм
