Грин Александр - Крысолов
Александр ГРИН
КРЫСОЛОВ
На лоне вод стоит Шильон,
Там, в подземельи, семь колонн
Покрыты мрачным мохом лет...
I
Весной 1920 года, именно в марте, именно 22 числа, - дадим эти жертвы
точности, чтобы заплатить за вход в лоно присяжных документалистов, без
чего пытливый читатель нашего времени наверное будет расспрашивать в
редакциях - я вышел па рынок. Я вышел на рынок 22 марта и, повторяю, 1920
года. Это был Сенной рынок. Но я не могу указать, на каком углу я стоял, а
также не помню, что в тот день писали в газетах. Я не стоял на углу
потому, что ходил взад-вперед по мостовой возле разрушенного корпуса
рынка. Я продавал несколько книг - последнее, что у меня было.
Холод и мокрый снег, валивший над головами толпы вдали тучами белых искр,
придавали зрелищу отвратительный вид. Усталость и зябкость светились во
всех лицах. Мне не везло. Я бродил более двух часов, встретив только трех
человек, которые спросили, что я хочу получить за свои книги, но и те
нашли цену пяти фунтов хлеба непомерно высокой. Между тем, начинало
темнеть, - обстоятельство менее всего благоприятное для книг. Я вышел на
тротуар и прислонился к стене.
Справа от меня стояла старуха в бурнусе и старой черной шляпе с
стеклярусом. Механически тряся головой, она протягивала узловатыми
пальцами пару детских чепцов, ленты и связку пожелтевших воротничков.
Слева, придерживая свободной рукой под подбородком теплый серый платок,
стояла с довольно независимым видом молодая девушка, держа то же, что и я,
- книги. Ее маленькие, вполне приличные башмачки, юбка, спокойно доходящая
до носка - не в пример тем обрезанным по колено вертлявым юбчонкам, какие
стали носить тогда даже старухи, - ее суконный жакет, старенькие теплые
перчатки с голыми подушечками посматривающих из дырок пальцев, а также
манера, с какой она взглядывала на прохожих, - без улыбки и зазываний,
иногда задумчиво опуская длинные ресницы свои к книгам, и как она их
держала, и как покряхтывала, сдержанно вздыхая, если прохожий, бросив
взгляд на руки, а затем на лицо, отходил, словно изумясь чему-то и суя в
рот "семечки", - все это мне чрезвычайно понравилось, и как будто на рынке
стало даже теплее.
Мы интересуемся теми, кто отвечает нашему представлению о человеке в
известном положении, поэтому я спросил девушку, хорошо ли идет ее
маленькая торговля. Слегка кашлянув, она повернула голову, повела на меня
внимательными серо-синими глазами и сказала: "Так же, как и у вас".
Мы обменялись замечаниями относительно торговли вообще. Вначале она
говорила ровно столько, сколько нужно для того, чтобы быть понятой, затем
какой-то человек в синих очках и галифе купил у нее "Дон-Кихота"; и тогда
она несколько оживилась.
- Никто не знает, что я ношу продавать книги, - сказала она, доверчиво
показывая мне фальшивую бумажку, всученную меж другими осмотрительным
гражданином, и рассеянно ею помахивая, - то есть, я не краду их, но беру с
полок, когда отец спит. Мать умирала... мы все продали тогда, почти все. У
нас не было хлеба, и дров, и керосина. Вы понимаете? Однако мой отец
рассердится, если узнает, что я сюда похаживаю. И я похаживаю, понашиваю
тихонько. Жаль книг, но что делать? Слава богу, их много. И у вас много?
- Н-нет, - сказал я сквозь дрожь (уже тогда я был простужен и немного
хрипел), - не думаю, чтобы их было много. По крайней мере, это все, что у
меня есть.
Она взглянула на меня с наивным вниманием, - так, набившись в избу,
смотрят деревенские ребятишки на распивающего ч
