Грин Александр - 'она'
Александр Степанович Грин
"Она"
I
У него была всего одна молитва, только одна. Раньше он не молился
совсем, даже тогда, когда жизнь вырывала из смятенной души крики бессилия и
ярости. А теперь, сидя у открытого окна, вечером, когда город зажигает
немые, бесчисленные огни, или на пароходной палубе, в час розового
предрассветного тумана, или в купе вагона, скользя утомленным взглядом по
бархату и позолоте отделки - он молился, молитвой заключая тревожный
грохочущий день, полный тоски. Губы его шептали:
"Не знаю, верю ли я в тебя. Не знаю, есть ли ты. Я ничего не знаю,
ничего. Но помоги мне найти ее. Ее, только ее. Я не обременю тебя просьбами
и слезами о счастье. Я не трону ее, если она счастлива, и не покажусь ей. Но
взглянуть на нее, раз, только раз, - дозволь. Буду целовать грязь от ног ее.
Всю бездну нежности моей и тоски разверну я перед глазами ее. Ты слышишь,
господи? Отдай, верни мне ее, отдай!"
А ночь безмолвствовала, и фиакры с огненными глазами проносились мимо в
щелканье копыт, и в жутком ночном веселье плясала, пьянея, улица. И пароход
бежал в розовом тумане к огненному светилу, золотившему горизонт. И мерно
громыхал железной броней поезд, стуча рельсами. И не было ответа молитве
его.
Тогда он приходил в ярость и стучал ногами и плакал без рыданий,
стиснув побледневшие губы. И снова, тоскуя, говорил с гневом и дрожью:
- Ты не слышишь? Слышишь ли ты? Отдай мне ее, отдай!
В молодости он топтал веру других и смеялся веселым, презрительным
смехом над кумирами, бессильными, как создавшие их. А теперь творил в храме
души своей божество, творил тщательно и ревниво, создавая кроткий,
милосердный образ всемогущего существа. Из остатков детских воспоминаний, из
минут умиления перед бесконечностью, рассыпанных в его жизни, из церковных
крестов и напевов слагал он темный милосердный облик его и молился ему.
Миллионы людей шли мимо, и миллионы эти были не нужны ему. Он был чужой
для них, они были для него - звук, число, название, пустое место. Один
человек был ему нужен, один желанен, но не было того человека. Все
многообразие лиц, походок, сердец и взглядов для него не существовало. Один
взгляд был нужен ему, одно лицо, одно сердце, но не было того человека, той
женщины.
Печальная ласка сумерек изо дня в день одевала его лицо с закрытыми
глазами и голову, опущенную на руки. Вечерние тени толпились вокруг,
смотрели и слушали мысли без слов, чувства без названия, образы без красок.
Открывались глаза человека, спрашивая темноту и образы, и мысли без
слов толпились в душе его.
Тогда говорил он словами, прислушиваясь к своему голосу, но одиноко
звучал его голос. А мысли без слов и образы опережали слова его и, клубом
подкатывая к горлу, теснили дыхание. И тени сумерек слушали его жалобу,
росли и темнели.
- Я один, родная, один, но где ты? Не знаю. Каждый день бегут мимо меня
вагоны с освещенными окнами, люди видны в окнах, они поют, смеются или едят.
Но тебя нет с ними, родная!
И пароходы, гиганты с бесчисленными глазами, пристают в гавани каждый
день, там, где ослепительно горит электричество и движется плотная, черная
толпа. Сотни людей идут по сходням, радуются и грустят, но тебя нет с ними,
родная!
Грохочут улицы, вывески ресторанов сверкают, как диадемы, и катит
людские волны безумный город. Молодые и старые, мужчины и женщины, школьники
и проститутки, красавицы и нищие идут мимо, толкают меня и смотрят, но нет
тебя с ними, родная!
Я ищу и хочу тебя, хочу ласки твоей, хочу счастья.
