Грин Александр - Пролив Бурь
А.С.Грин
Пролив бурь
I
В полдень, как и всегда, Матиссен Пэд удалился на песчаные холмы мыса.
Из-за волосатой пазухи Пэда торчали лоснящиеся горла бутылок и при каждом
шаге кривых ног тоскливо брякали друг о друга, словно им предстояло вылиться
не в стальной желудок виртуоза, а в презренные внутренности грудного
младенца.
С Пэдом происходило то, что происходит со многими неумеренными людьми,
если их телесное сложение и отсутствие нервов хотя отдаленно напоминают
племенного быка: он впился. Самые страшные напитки, способные уложить на
месте, не хуже пистолетного выстрела, любого гвардейца, производили на его
проспиртованный организм такое же впечатление, как легкий зефир на статую.
Пока шхуна шаталась в архипелаге, он был воистину несчастнейшим из людей -
этот старый морской грабитель, видевший смерть столько раз, сколько в
гранате семечек.
Изобретательный от природы, он с честью вышел из затруднительного
положения, как только "Фитиль на порохе" бросил якорь у берегов пролива.
Каждый полдень, сидя на раскаленном песке дюн, подогреваемый изнутри
крепчайшим, как стальной трос, ромом, а снаружи - песком и солнцем,
кипятившим мозг наподобие боба в масле нагретыми спиртными парами, Пэд
приходил в неистовое, возбужденное состояние, близкое к опьянению.
Выдумкой этой гордился он, пожалуй, не меньше, чем именем, данным им
самим шхуне. Раньше судно принадлежало частной акционерной компании и
называлось "Регина"; Пэд, склонный к ярости даже в словах, перебрал мысленно
все страшные имена, однако, обладая пылким воображением, не мог представить
ничего более потрясающего, чем "Фитиль на порохе".
Жгучий вар солнца кипятил землю, бледное от жары небо ломило глаза
нестерпимым, сухим блеском. Пэд расстегнул куртку, сел на песок и приступил
к делу, т.е. опорожнил бутылку, держа ее дном вверх.
Спирт действовал медленно. Первые глотки показались Пэду тепловатой
водой, сдобренной выдохшимся перцем, но следующий прием произвел более
солидное впечатление; его можно было сравнить с порывом знойного ветра,
хлестнувшим снежный сугроб. Однако это продолжалось недолго: до ужаса
нормальное состояние привело Пэда в нетерпеливое раздражение. Он помотал
головой, вытер вспотевшее лицо и вытащил адскую смесь джина, виски и
коньяку, настоянных на имбирных семечках.
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд
почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно
жег тело сквозь кожаные штаны, небо роняло на голову горячие плиты, каждый
удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины начали
развертываться в мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами искр, прыгавших
на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как
Пэд, его судорожные движения казались размахами огромной небесной челюсти.
Почти пьяный, Пэд одобрительно мычал, пытаясь затянуть песню, но
ничего, кроме хриплого рева, не выходило из его воспаленной глотки,
привычной к мелодиям менее, чем монах к сену. Несмотря на это, он испытывал
неверное счастье пьяницы, мечтательное блаженство медведя, извлекающего из
расщепленного пня дребезжащую ноту.
Так продолжалось около часа, пока красный туман не подступил к горлу
Пэда, напоминая, что пора идти спать. Справившись с головокружением, старик
повернул багровое мохнатое лицо к бухте. У самой воды несколько матросов
смолили катер, вился дымок, нежный, как голубая вуаль; грязный борт шхуны
пестрел вывешенным для просушки бельем. Между шхуной и
