Гроссман Василий - Лось
Василий Семенович Гроссман
Лось
Александра Андреевна, уходя на работу, ставила на стул, покрытый
салфеточкой, стакан молока, блюдце с белым сухариком и целовала Дмитрия
Петровича в теплый, впалый висок.
Вечером, подходя к дому, она представляла себе, как томится и одиночестве
больной. Завидя ее, он приподнимался, пустые глаза его оживали.
Однажды он скачал ей:
- Сколько ты встречаешь людей в метро, на работе, а я, кроме этой
траченной молью головы, ничего не вижу.
И он указал бледным пальцем на бурую лосиную голову, висевшую на стене.
Сослуживцы жалели Александру Андреевну, зная, что муж ее тяжело болеет и
она ночами дежурит около него.
- Вы, Александра Андреевна, настоящая мученица, - говорили ей.
Она отвечала:
- Что вы, мне это совсем не трудно, наоборот...
Но двадцатичасовая служебная и домашняя нагрузка была непосильна для
пожилой, болезненной женщины, и от постоянного недосыпания у нее поднялось
давление, начались головные боли.
Александра Андреевна скрывала от мужа свое нездоровье; но иногда, идя по
комнате, она внезапно останавливалась, словно стараясь о чем-то вспомнить,
приложив ладони к нижней половине лба и к глазам.
- Саша, отдохни, пожалей себя, - говорил он. Но эти просьбы огорчали и
даже сердили ее. Приходя на службу в фондовый отдел Центральной библиотеки,
она забывала о тяжелой ночи, и светленькая Зоя, недавно окончившая институт
и стажировавшаяся в отделе фондов, говорила:
- Вы присядьте, ведь у вас ноги отекают.
- Я не жалуюсь, - улыбаясь, отвечала Александра Андреевна.
Дома она рассказывала мужу о рукописях и документах, которые разбирала на
работе, - она любила эпоху семидесятых - восьмидесятых годов, ей казались
драгоценными любые мелочи, касавшиеся не только Осинского, Ковальского,
Халтурина, Желвакова, Желябова, Перовской, Кибальчича, но и десятков забытых
революционеров, находившихся на близких и далеких орбитах чайковцев,
ишутинцев, "Черного передела" и "Народной воли".
Дмитрий Петрович не разделял увлечения жены. Он объяснял это увлечение
тем, что она происходила из революционной семьи. Семейный альбом был
заполнен фотографиями стриженых девушек со строгими лицами, в платьях с
тонкими талиями, с длинными рукавами и высокими черными воротничками,
длинноволосых студентов с пледами на плече. Александра Андреевна помнила их
имена, их печальные, благородные, всеми забытые судьбы - тот умер в ссылке
от туберкулеза, та утопилась в Енисее, та погибла, работая в Самарской
губернии во время холерной эпидемии, третья сошла с ума и умерла в тюремной
больнице.
Дмитрию Петровичу, инженеру-турбинщику, все эти дела казались
возвышенными, но не очень нужными. Он никак не мог запомнить двойные фамилии
народников - Иллич-Свитыч, Серно-Соловьевич, Петрашевский-Буташевич,
Дебагорий-Мокриевич... Он запутался в обилии имен - одних Михайловых было
трое: Адриан, Александр, Тимофей. Он путал чайковца Синегуба с народовольцем
Лизогубом...
Он не понимал, почему жена так огорчалась, когда во время их летней
поездки по Волге им встретился возле Васильсурска пароход, прежде
называвшийся "Софья Перовская", а после ремонта и новой окраски
переименованный в "Валерию Барсову", - ведь у Барсовой замечательный голос.
Когда-то, во время поездки в Киев, он сказал Александре Андреевне:
- Вот видишь, большущая аптека названа именем Желябова!
Она рассердилась, крикнула:
- Не аптеку, а Крещатик нужно назвать именем Желябова!
- Ну, Шурочка, это ты хватила, - сказал Дмитрий Петрович.
Ему был чужд
