Библиотека в кармане -русские авторы

         

Губерман Игорь - Прогулки Вокруг Барака


ИГОРЬ ГУБЕРМАН
ПРОГУЛКИ ВОКРУГ БАРАКА
Аннотация
«Пусть только любители детективов, острых фабул и закрученных сюжетов сразу отложат в сторону эти разрозненные записки, — предупреждает автор в начале книги и продолжает эту мысль: — Не смертельны нынешние лагеря. Много хуже, чем был ранее, выходит из них заключенный.

Только это уже другая проблема. Скука, тоска и омерзение — главное, что я испытал там». Есть в книге и описание смертей заключенных, и достаточно страшные сцены.

Но ее содержание в другом — это история человека, сумевшего остаться Человеком там, где унижением, страхом и скукой / человека низводят в скоты. Помогло четкое сознание: чем век подлей, тем больше чести / тому, кто с ним не заодно.

И умение разглядеть человеческое даже в воре, грабителе и убийце. (В соответствии со статьей Губерман сидел в уголовном лагере). Три героя книги: Писатель, Бездельник и Деляга — три ипостаси автора — помогают сохранить чувство юмора и не поддаться ни унынию, ни гордыне. «Весьма полезны для души оказались эти годы», — сказал впоследствии Губерман в мемуарной прозе, а в стихах — Свой дух я некогда очистил / не лучезарной красотой, / а осознаньем грязных истин / и тесной встречей с мерзотой.
Глава 1
Еще в самом начале века замечательно заметил ктото, что российский интеллигент, если повезет ему пробыть неделю в полицейском участке, то при первой же возможности он пишет большую книгу о перенесенных им страданиях. Так что я исключением не являюсь.

Правда, срок у меня много длинней, и пишу я, не только что издать не надеясь, но и не будучи уверен, что сохраню. Это дневник, хотя все виденное и слышанное я пишу в него с запозданием — спохватился уже год спустя после ареста.

Впрочем, нет — оправдывается вполне и в моем случае эта давняя усмешливая констатация: появилась возможность у интеллигента — вот он и сел писать. А что еще не выйдя на свободу — это детали, частности. Когда опомнился, тогда и начал.
Ибо вполне я ощутил, что нахожусь в заключении, что еду в лагерь, что ступил на дорогу, пройденную миллионами далеко не худших людей, — уже в поезде, везущем нас в Сибирь, да и то только гдето за Уралом. После пересыльной тюрьмы Челябинска я оказался в поезде в одной клетке со своим почти ровесником, чуть постарше, много лет уже отсидевшим, ехавшим кудато на поселение. Очень быстро мы разговорились, а вечером он вдруг сказал мне запомнившуюся фразу:
— Ты в лагере нормально будешь жить, потому что ты мужик нехуевый, но если ты, земляк, не бросишь говорить «спасибо» и «пожалуйста», то ты просто до лагеря не доедешь, понял? Раздражает меня это. Хоть и знаю, что ты привык, а не выебываешься.
Я тогда засмеялся, помню, а потом вдруг ясно и ярко сообразил, что началась совершенно новая жизнь и действительно, может быть, от многих уже в кровь въевшихся привычек следует отказаться. И тогда же решил не спешить подделываться под общий крой и самим собой оставаться как можно дольше. В тюрьме я не задавался такими мыслями, оттого, быть может, и запомнился мне тот день как какоето важное начало.
А писать этот вроде как дневник я начал тремя месяцами позже, даже знаю, почему его начал. Недалеко от моего места в бараке на стене висят часыходики, неизвестно как попавшие сюда, а главное — непонятно почему не сдернутые кемнибудь из приходящих надзирателей. И под утро вдруг проснувшись до подъема, я услышал уютный звук их мерного хода, смотрел на них долго — очень уж не вязался их мирный домашний вид с интерьером полутюрьмыполуказармы, потом снова попы





Содержание раздела