Гумилевский Лев - Судьба И Жизнь, Воспоминания (Часть 3)
Лев Гумилевский
Судьба и жизнь. Воспоминания
Часть третья
I
Говорят, что душа человека еще сорок дней после его смерти не покидает
дома, где он жил. Это очень древнее и очень прочное поверье. В основе его
лежит реальное физиологическое состояние - настроенность механизмов коры
головного мозга на восприятие определенных, привычных раздражений. В этом
состоянии ощущение невидимого присутствия умершего где-то рядом, сзади, в
соседней комнате - совершенно непреоборимо, безразлично - верим ли в
раздельность души и тела, в загробное существование или не верим...
Многовековый опыт показывает, что в среднем, при нормальных условиях
этот процесс длится около сорока дней; об этом косвенным образом и
свидетельствует древнее поверье.
Ясное понимание физиологической сущности процесса не избавило меня от
страданий, неразрывно с ним связанных.
Приносят счет за квартиру - нечаянно вижу: "за воду с одного человека"
- и плачу.
Ставлю на стол сирень, простую сине-лиловую, которой каждую весну
цветет весь Саратов - и плачу.
Открываю двойные окна, слышу запах зноя, пыли, ушедшего дня и - плачу.
Ночью в улицах темно, во всех окнах погашены огни . Я мечусь по дому,
из комнаты в комнату, заглядываю то в окно на улицу, то в окно во двор,
только бы не ложиться спать.
И так за весь день не выдается и часа, когда бы тени жизни и смерти ее
не терзали мне ум и сердце...
Солнечная тишина над могилой бывшего немецкого кладбища в Лефортово,
зеленые тени у ног на песке претворяют отчаяние в простую печаль и бурное
горе в тихую грусть. Я возил корзины цветов, менял гортензии на астры, астры
- на хризантемы, и в тени могильного холмика живая память должна была
умереть...
Памятник ставили без меня, чтоб я не видел, как открывают могилу и
выкладывают фундамент под тяжкий гранит. Деревья уже сбрасывали листья, и
сквозь просветы их я еще издали увидел его и опять не мог удержаться от
слез.
Гранитный камень над могилой стоял тяжко, твердо, непоколебимо, сверкая
золотым именем моей жены...
Говорят, что не смерть близкого человека, особенно когда она внезапна и
мгновенна, заставляет нас страдать, а наш грубый, человеческий эгоизм: ведь
умерший ничего не чувствует, ничего не сознает, погружен в вечный покой и
потому счастлив.
Это не так.
...Я сожалел не о себе, не о том, чего лишился. Я сожалел о том, что
она не слышит новых концертов Ван-Клиберна, не пьет Кофе, не ест куличей, не
радуется вещам, весне, солнцу.
Вспоминают, что, встречая в Москве гроб Чехова, его мать рыдая
говорила:
- И не поешь ты теперь любимого своего варенья...
Когда я прочел об этом много лет назад, я был внутренне оскорблен этими
причитаниями матери над гробом такого сына.
Теперь я понимаю, что из всего того, что было сказано на могиле Чехова,
причитания его матери были самым искренним выражением безмерного горя...
2
...В 1917 году я напечатал в журнале "Жизнь для всех" В. А. Поссе
статью "Искусство литературной живописи"; в 1958 году в "Вопросах
литературы" - "Заметки писателя к Павловскому учению о слове".
Сорок лет между этими датами я писал романы, повести и рассказы, читал
лекции по литературе, руководил литературными кружками, выступал с критикой
произведений, участвовал в журнальных редакциях, потом писал о науке и
технике, о жизни великих людей. И все это, как теперь я вижу, с неумолимой
последовательностью вело меня к одному и тому же - к проникновению в
закономерности творческого мышления, к постижению объективных законов
научного и худ
