Гусейнов Чингиз - Фатальный Фатали
Чингиз Гусейнов
ФАТАЛЬНЫЙ ФАТАЛИ
и прежде чем взять в руки перо, я прошел не спеша по старой и узкой
бакинской улице, носящей имя Мирзы Фатали, спустился к треугольному скверу
и постоял рядом с ним, гранитным, сидящим в широком каменном кресле, - или
он не видит меня? затем взобрался - и жаркое солнце жгло мне спину - на
один из тбилисских холмов и, тяжело дыша, поклонился его могиле, глянул на
величественный памятник, а он - неужели и теперь не видит меня?! - долго
смотрел па неведомо откуда забредшее сюда белое облачко, потом опустил
голову, задумался и так застыл, а облачко, не успев бросить тень,
стремительно таяло и вскоре вовсе исчезло в небесной сини.
и клянусь всевышним, я больше не явлюсь к тебе, мой читатель, на
страницах документальной фантазии о жизни, уже однажды прожитой.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, а прежде ПРОЛОГ, - это нескончаемый кризис иллюзий,
начавшийся в долгом одна тысяча восемьсот тридцать седьмом году или чуть
позже, и, если бы не придуманный Фатали Колдун с орлиным носом, и на клюв
похожим, и на горбатый изгиб крыла, когда орел, преодолев тяготенье
Кавказского хребта, сел отдохнуть на крутой уступ скалы то ли еще в Азии,
то ли уже в Европе, не было бы надежды, вспыхнувшей в быстротечном
восемьсот пятьдесят шестом, а ведь всем в империи казалось - и это ЧАСТЬ
ВТОРАЯ, - что легко обмануть звезды, предсказавшие гибель деспоту и
уничтожение тирании, и крах Фатали, о чем ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ, наступил бы очень
скоро.
Неужто, часто задумывался Фатали, начиная с иллюзий, мы переживаем их
кризис, затем возгораемся надеждой, которая карается, и приходим к краху,
не передавая опыта идущим вослед?
А когда-то, в наивную пору юности, это было очень давно, у Фатали при
одном упоминании Зимнего дворца или Летнего сада жар разливался в груди, и
душа ликовала, готовая взлететь и пронзиться любым из шпилей имперской
столицы, похожих на штык. Топот, пыль, и вдруг сверкнет, поймав луч солнца,
грань штыка. "Запева-ааай!..." А разве было - и юность, и наивность, и
благоговение? Ни сомнений, ни раздвоенности? Или стареет? На вере юнцов
несмышленых и держится деспотическая власть: пока разберутся, что к чему, и
раскусят горечь лживых слов - и время упущено; тот, кто успел вскарабкаться
на вершину, понял, но ему на руку иллюзии новых юнцов, а тот, кто отстал и
уже горбатится, - что он может: бросят юнцам клич, и они затопчут, глазом
не моргнув (чтоб потом прозреть: но поздно!).
Свыкся, смирился Фатали, так и завершит путь, терзаясь, ничем уж,
кажется, его не удивишь, но судьба, как это не раз прежде случалось, придет
на подмогу, и вскоре, не успеет солнце достичь зенита, как Фатали придумает
Колдуна, а с ним и начнется новая жизнь. И Фатали прошагает ее, уповая на
чудо.
Еще утром ничего не было, когда он вышел из дому, чтобы побродить по
Тифлису, ставшему родным с тех пор, как он обосновался здесь, и шел к
Шайтан-базару, погруженный в горестные размышления, ибо тревожно,
неспокойно, уже сколько лет война с горцами и нет ей конца, и что ни год -
холера, слухи о вздорожании хлеба, и в доме - траур, только что похоронили
дочь, и растут могильные холмики на кладбище.
Мутные воды Куры казались застывшими. А вот старый Шайтан-базар, его
тесные и шумные изгибы, смешались говоры, и ловит ухо слова тюркские,
армянские, грузинские, русские, и много персов, есть и арабы; скоро весна,
и с каждым днем жарче; прошел под темными сводами караван-сарая, мимо лавок
ремесленников, и выставлены на улице огромные медные казан
