Дашков Андрей - Месть Инвалида
Андрей Дашков
МЕСТЬ ИНВАЛИДА
Приготовившись умереть, сержант пытался найти причину - хотя бы
одну-единственную причину! - по которой ему не следовало этого делать.
Теперь, когда два зверя - ярость и сожаление - перестали пожирать его
изнутри, а до небытия оставались считанные минуты, почему бы не сыграть с
самим собой в эту игру, столь же дурацкую, как вся его жизнь?
Водка закончилась. Последний глоток он сделал больше суток назад; про
еду вообще не вспоминал. Впервые за много месяцев в мозгу воцарилась
относительная ясность, отступили призраки прошлого, давно обглодавшие сердце
и, как казалось сержанту, принявшиеся за побитую циррозом печень. Слова
"душа" не было в его лексиконе. Это выдумки для сопляков, не умеющих ни
жить, ни умирать без ложной надежды. Сержант умел. Его последняя игра с
самим собой вовсе не означала, что он цеплялся за свое ублюдочное
существование. Он просто хотел подвергнуть это проклятое существование
холодному анализу, чтобы иметь полное право произнести перед смертью только
одну фразу: "Все - дерьмо".
Итак, холодный анализ. Холодный, трезвый и беспощадный, как лезвие
штыка, вонзающееся в кишки зимней ночью. Сержант мог бы рассказать о том,
что чувствуешь, когда заиндевелая сталь вспарывает твою плоть. И - что
гораздо хуже - когда ты сам убиваешь. Но кому и зачем рассказывать об этом?
Он был абсолютно одинок - израненная покалеченная птица, выброшенная из
галдящей стаи злобного воронья. Он одинаково презирал и эту стаю, и самого
себя. Себя - за глупость, за то, что был одурачен, использован и списан на
помойку, будто оттраханная шлюха. А стаю он презирал за все остальное.
Но, может быть, еще не поздно? Может быть, он сумеет отомстить? Нет,
нечего тешить себя гнилыми иллюзиями. Что он вообще может - инвалид,
неполноценный, жалкий обрубок, недочеловек?!.
Снова нахлынула ярость. Багровая слепящая волна. Сержант стучал
единственной рукой по колесу инвалидного кресла - до тех пор, пока каждый
удар не стал отдаваться резкой болью в кости. Боль отрезвила его. Ненадолго.
Да, что-то не получается подчинить нервы рассудку. Бешеная собака -
вот кто он. А бешеных собак пристреливают. Рука потянулась к пистолету...
Может, боль - то, ради чего стоит держаться? Плюнуть в морду судьбе? Но
боль была мелочью, которой сержант давно не замечал и даже свыкся с нею.
Взять, например, это смехотворное покалывание в ушибленной руке. Разве оно
сравнится с тем сводящим с ума зудом, которым напоминали о себе оторванные
и отрезанные конечности? Иногда ночью ему казалось, что у него снова есть
ноги и вторая рука - их пришили изверги-хирурги, обитавшие в его снах.
А сейчас он с куда большим удовольствием ударил бы себя по роже, разбил бы
ее до крови, выкрошил оставшиеся зубы... Но это и так сделает за него
девятимиллиметровая пуля. Прекрасно сделает. А заодно уничтожит самую
ужасную и уродливую его часть, похожую на застывшее змеиное кубло. Мозг!
Его палач, отдыхающий всего несколько часов в сутки. Место, где гнездятся
призраки убитых. И пуля наконец заставит их заткнуться...
По сравнению с пыткой воспоминаниями физическая боль и голод были
пустячными комариными укусами. Если бы боль вдруг исчезла, сержант обнаружил
бы, что ему чего-то не хватает. Она стала его неотъемлемой тенью и была
необходима, как воздух. Больше воздуха - ведь воздух он вдыхал раз в
несколько секунд, а боль тлела в его искромсанном и сильно усеченном теле
постоянно. И даже регулярные ночные кошмары не освобождали от нее -
