Дворкин Эдуард - Мелодия Для Карлика
Эдуард Дворкин
Мелодия для карлика
Погоже-ненастным днем шла по улице женщина с плохими ногами.
Она была на высоких каблуках и очень торопилась, отчего все в ней трепетало и
звенело: скакали вверх-вниз тренькающие молодые груди, упруго подрагивал и
гулко ухал упрятанный под шерстяной юбкой округлый металлический таз, и даже
нарумяненные сочные щечки - и те ходили ходуном, почмокивая и посвистывая.
Женщина была натянута, как струна, и все в ней было подобающе, и тело у нее
было отменное, и лицо хоть куда, и, судя по всему, она была подготовлена к
успешному деторождению, вот только ноги у нее действительно никуда не
годились.
Уличные мужчины на женщину не смотрели. Заросшие и несвежие, в одежде с
оборванными пуговицами, мутноглазые и щербатые, они не имели в своих засохших
душах камертонов, способных уловить и оценить такую прекрасную женщину (ноги
не в счет!), да и заняты они были совсем другим: безобразно гримасничая, они
размашисто жонглировали обкусанными пивными кружками, стараясь не пролить на
разбитый асфальт ни капли разведенного скверного суррогата.
А женщина была не кто иная, как Софья Агаповна Турксибова, и торопилась она
жить, и спешила чувствовать...
Нет, безусловно, это не была женщина для Веденяпина.
Веденяпин, эмоционально глухой и слепой мужчина, жил по другим канонам, и в
его жизни не было места для проявления чувств. Спектры, пассажи и гаммы
окружающего мира Веденяпина не затрагивали, он жил измерениями. Сто граммов
колбасы на завтрак, три километра до службы, восемь часов внутри, тридцать
пять тысяч в месяц, одна женщина в неделю.
Женщин он приводил по пятницам после вечерней прогулки.
Обыкновенно он шел, погруженный в какие-то свои выкладки и вычисления, и,
поравнявшись с какой-нибудь женщиной, брал ее за руку и вел к себе. Иногда,
если того требовали обстоятельства, он говорил что-нибудь успокаивающее, но
чаще молчал, экономя слова и мысли.
Дома он варил суп из пакета, временами выглядывая из кухни, чтобы не давать
женщине свободу рук, потом выходил с кастрюлькой, ставил на стол бутылку вина,
блюдце с рассыпными конфетами, помогал женщине раздеться, гасил свет и с
головой уходил под одеяло. Рано утром он открывал дверь, и женщина уходила.
Веденяпин шел в душ и начисто смывал женщину из памяти.
Была как раз пятница, Веденяпин чувствовал этот день без всякого календаря, по
пятницам он начинал ощущать сильное томление плоти, перерастающее к вечеру в
откровенно безобразную фазу.
А Софья Агаповна как на грех решила больше не ждать и довериться первому на
нее посягнувшему (за исключением, конечно, мутноглазых и щербатых). Веденяпин
был выбрит, опрятен, яснолиц, все пуговицы и молнии были у него на месте, его
ладонь была суха и горяча, и Софья Агаповна пошла за ним, гордясь собой и
презирая себя.
Для Веденяпина все было обычно, а вот Софья Агаповна оказалась в подобной
ситуации всего в десятый раз, она волновалась и не знала, как себя вести, но
Веденяпин все сделал сам, начиная от супа и кончая...
Он не был музыкально одаренным человеком, этот Веденяпин, он равнодушно
проходил мимо филармонии и никогда не покупал себе пластинок с увертюрами, но
даже он был удивлен и взволнован звуками, исходившими от Софьи Агаповны.
Пронзительные и чистые, они разливались, заполняя все пространство, и нужно
было только чувство, его, Веденяпина, чувство, чтобы собрать их в совершенную
и прекрасную симфонию. Но Веденяпин, как и девять его предшественников, не
стал композитором - он не был га
