Емец Дмитрий Александрович - Андрей Боголюбский
Дмитрий Емец
АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ
Андрей I Юрьевич Боголюбский,
Великий Князь Владимиро-Суздальский
РОСТОВО-СУЗДАЛЬСКАЯ СТОРОНА
В 1111 году, когда жив был еще славный Владимир Мономах, и даже не сел еще
на золотой киевский стол, у его старшего сына Юрия Владимировича, которого
назовут впоследствии Долгоруким, и его невестки, половецкой княжны, дочери
хана Аепы Осекевича, родился сын.
Пышущая как печь жаром, дюжая повитуха вынесла запеленатого ребенка к
отцу. Тот по древнему дедовскому обычаю положил его в колыбель и дважды
перекатил через лежащий там плашмя меч. Вслед за тем послано было за попом, и
младенец окрещен был с именем Андрея.
При крещении присутствовали отец его Юрий, князь Ростово-Суздальский, и
боярин Юрий Шимонович, дядька-кормилец Юрия, которому передал некогда Мономах
своего сына, отправляя его еще ребенком в землю Суздальскую. Этот же Юрий
Шимонович долгие годы, пока Юрий Долгорукий подрастал, держал для него
Суздальскую землю.
В ту же ночь к деду его, Владимиру Мономаху, в Переяславль поскакал гонец
- сообщить радостную весть. Владимир Мономах, недавно одержавший славную
победу над половцами, узнав о рождении внука, прослезился на радостях и,
отстояв благодарственный молебен, задал дружине своей пир.
- Крепчает, ширится род мой. Как подрастет Андрей - достанутся ему земли
Ростово-Суздальские в выделенную вотчину после отца его. Пустынен ныне этот
край, да только, верю, будет он могуч и многолюден. Пред всеми иными землями
Русскими возблещет...
Не ошибся прозорливый Мономах...
* * *
Позванивает конская сбруя, пахнет навозом, гарью, сырой соломой... Бедой
пахнет... Лежит та беда у дороги, как павшая ободранная кобыла, на голове
которой не в силах от сытости взлететь сидят вороны... Стоит она же в стороне,
у леска березовыми крестами...
С рассвета и до заката скрипят по дорогам телеги. Выдохшиеся клячонки
тащатся еле-еле и мужики, идя впереди, тащат их за повод. На водопоях и
вечерами, готовя похлебку, сходятся у костров, переговариваются. К костру,
рядом с которым кормит грудью молодуха, а редкобородый, подвижный муж ее
Поликарп, чинит уздечку, подходит босой, угрюмый мужик и садится от них через
костер, протягивая к огню ноги в лаптях. От растоптанных сырых лаптей скоро
начинает идти пар.
- От чего бежишь, брате? - спрашивает Поликарп.
Мужик хмуро взглядывает на него:
- Сам-то отчего?
- Ить, человече, скажешь тоже! - словоохотливо отзывается мужик. - Кто
бежит, а кто и бредет. Тошно нынче у нас под Черниговым.
- Что ж тошно-то?
- А то и тошно: то недород, то мор, то сушь, то звезды вдруг средь бела
дня небо обсыпят... Последние времена, видать, настают. Осерчал на нас Господь
за грехи наши. Теперь все едино, куда ни брести. Посадил нынче пшеницу - всю
засухой побило до зернышка. Вот и решили уйти. Сказывают, хорошо на севере...
А я так думаю: хорошо ли, плохо ли, да хуже чем у нас не будет уж. А ты, брат,
вижу, пешаком? Конь-то пал?
- В дружину отняли, как Василько с Володарем на Давыда ходил... Самого
тоже взять хотели, едва откупился, - хмуро отвечает мужик.
- А женка, дети есть у тебя? - спрашивает Поликарпова молодуха.
Угрюмый мужик сглатывает. Камнем ходит заросший кадык.
- Половцы угнали... Вернулся с промысла, а на месте деревни пепелище. Один
сарай стоит... Упал я на землю, до рассвета пролежал, а утром встал, головню
раздул, подпалил сарай и сюда подался...
Бабенка пригорюнивается было, прижимает к щекам руки, но затем начинает
быстро перенать ребенка.
-
