Емцев М & Парнов Еремей - Аналогия
Михаил Емцев, Еремей Парнов
Аналогия
"Это повесть о путях познания... в этой
повести я стремился показать, как один и тот
же действительный факт удается конструировать
различными путями..."
К.Чапек
Акимчук не умел и не хотел себя обманывать. Он знал, что все кончено.
Казалось бы, время должно было притупить боль, сделать ее не такой острой,
но - странно! - чем дальше уходил звездолет от того места и той минуты,
тем осязаемей становился мутный, подкатывающий к горлу комок тоски.
Надежды не было, да и не могло быть. Но вопреки логике, вопреки
рассудку Акимчук поймал себя на мысли, что не хочет, не может лететь к
Земле. Словно в груди еще теплился, тускнея от времени, шаткий огонек
надежды. И Акимчук понял, что пожирающая пространство скорость слишком
быстро и беспощадно погасит этот мерцающий язычок.
Акимчук подумал о друзьях. Не о тех, которые остались там навсегда, - о
них он думал неотступно, - а о тех, которые были рядом. Он понял, что
каждый из них так же мучительно пытается логическими доводами заглушить
инерцию сердца.
В рубке прячется глухая космическая тишина. Но чуткий слух Акимчука
улавливает едва слышное мелодичное дребезжание, время от времени
возникающее за панелями счетных устройств.
"Может, где болт отвинтился, а может, облицовка, как прошлый раз,
отстала и вибрирует, - думает Акимчук, - надо бы пойти, посмотреть..."
Но он не двигается, потому что понимает, что сам себе придумывает
работу. За работой легче...
Усталость многопудовой штангой прижимает его большое тело к уютному
креслу. Трудно шевельнуть рукой, двинуть ногой. Ноги особенно ощущают
сладковатую тяжесть усталости.
Неприятное ощущение... Акимчук хмурит брови и смотрит, на свое
отражение в стекле аппаратуры. Он видит большой квадратный лоб с двумя
выпуклостями, исчерченные морщинами щеки, тяжелый подбородок и безгубый
рот, твердый и узкий, как лезвие ножа. Под нависшими бровями угольками
светятся маленькие глаза. Акимчук вздыхает и опускает взгляд вниз. На
гладких поручнях кресла лежат его большие руки со вздувшимися венами и
сильными толстыми пальцами.
- Стар я, ох и стар, - негромко говорит себе Акимчук. Мысли его, уйдя
от главной темы, трудной и неприятной, скользят прихотливым ручейком.
Столько лет в космосе! Столько лет тяжелого космического труда вдали от
близких, родных, друзей и недругов. Мы, шутя и гордясь, обрекли себя на
жизнь среди металла и пластмассы, нашим верным другом стал кибернетический
мозг, нашим незаменимым помощником - механический робот. Мы смеялись и
плакали от восторга, впервые отрываясь от Земли, теперь мы плачем каждый
раз, когда видим ее изображение. Когда-то моряки обклеивали свои каюты
портретами полуобнаженных актрис, у космонавта лучшим украшением кабины
стала фотография земного шара. Изгнание, добровольное изгнание,
совершенное во имя науки, человечества и... славы.
Нет, пожалуй, слава, жажда известности, стремление к отличию, - все это
умерло в первом же репсе. Слишком величествен космос. Пространство стирает
с человеческой души страстишки и слабости, как мокрая тряпка - мел.
"Мы возвратились домой, притихшие и пристыженные, а земляне нашли нас
снисходительными и величавыми, - писал много лет назад звездолетчик,
побывавший в космосе еще в начале эры звездных полетов. - Переоценка
ценностей сильнее коснулась тех, кто улетел, а не тех, кто остался".
Как ни тяжело нам было, закрыв глаза, думает Акимчук, головы наши
работали четко и трезво, а руки действовали уверенно. Мы выполн
