Емцев М & Парнов Еремей - Возвратите Любовь
Михаил Емцев, Еремей Парнов
Возвратите любовь
Весь офицерский, сержантский и рядовой состав
получат эрзац-копии своих возлюбленных. Они их
больше не увидят. По соответствующим каналам
эрзац-образцы эти могут быть возвращены.
Хемингуэй
Алые звездочки - на свежую стружку. Кап-кап-кап... Бартон нагнулся,
чтобы не испачкаться. Теплые струйки побежали веселее. Наступило какое-то
сладковатое изнеможение. В голове застучал дизель, к горлу подступила
тошнота.
Он опустился на колени и осторожно прилег. Перевернулся на спину и
уперся подбородком в небо. Как можно выше, чтобы остановить кровь. Во рту
сразу же стало терпко и солоно. Голубой мир тихо закружился и поплыл. Он
еще чувствовал, засыпая, пыльную колючую травку, и острые стружки под
руками, и подсыхающую кровь на верхней губе. Но сирены уже не услышал.
Подкатила санитарная машина. Его осторожно положили на носилки и
повезли. Еще в пути сделали анализ крови, измерили температуру, подсчитали
слабые подрагивания пульса.
Когда через четыре часа Аллан Бартон очнулся в нежно-зеленой палате
военного госпиталя, диагноз был таким же определенным, как и постоянная
Больцмана: "острый лучевой синдром". Впрочем, чаще это называли просто
лучевой болезнью или белой смертью, как выражались солдаты охраны.
В палате стояла пахнущая дезинфекцией тишина. Изредка пощелкивали реле
регулировки температуры и влажности и сонно жужжал ионоозонатор.
- Он не мог облучиться. Ручаюсь головой. - Эти слова майор медицинской
службы Таволски повторял как заклинание. - Последние испытания на полигоне
были четыре дня назад. Я сам проводил контроль людей после. У Бартона, да
и у остальных тоже, разумеется, все оказалось в порядке. Вот в этом
блокноте у меня все записано. Здесь и Бартон... Двадцать шестого июля,
одиннадцать часов... показания индикатора - норма. А после ничего не было.
- А он не ходил на полигон потом? - спросил главный врач.
- Это был бы законченный идиотизм!
- Вы полагаете, что именно эту причину мне следует назвать генералу? -
Главврач иронически поднял бровь.
- А ведь нас с вами это не касается. Пусть сам доискивается.
- Я уверен, что в этот момент он уже создает следственную комиссию.
- Совершенно согласен, коллега. Скажу вам даже больше: именно в этот
момент он включает в комиссию вас.
Таволски достал сигареты, и главврач тотчас же нажал кнопку
вентилятора.
- Что вы уже предприняли? - спросил главврач, устало вытягивая вперед
большие, с набухшими венами руки.
- Ввел двести тысяч единиц кипарина... Ну, температура, пульс, кровяное
давление...
- Нужно будет сделать пункцию и взять срез эпидермы.
- Разумеется. Я уже распорядился. Если бы знать, что у него поражено!
Можно было бы попытаться приостановить циркуляцию разрушенных клеток.
Главврач молча кивал. Казалось, он засыпает. Тяжелые веки бессильно
падали вниз и медленно приподнимались.
- Когда вы сможете определить полученную дозу? - Вопрос прозвучал сухо
и резко.
- Через несколько дней. Когда станет ясна кинетика падения белых
кровяных телец.
- Это не лучший метод.
- А что вы можете предложить?
Главврач дернул плечом и еще сильнее выпятил губу.
- Надо бы приставить к нему специального гематолога. А?
- Разве что Коуэна?
- Да, да. Позвоните ему. Попросите от моего имени приехать. Скажите,
что это ненадолго. Не очень надолго.
- То есть... вы думаете?.. - тихо спросил Таволски.
- Такое у меня предчувствие. Я на своем веку насмотрелся. Плохо все
началось. Очень плохо.
- Но ведь это только на пят
