Ерофеев Венедикт - Саша Черный И Другие
Венедикт Ерофеев
С А Ш А Ч Е Р Н Ы Й И Д Р У Г И Е
На днях я маялся бессонницей, а в таких случаях советуют
или что-нибудь подсчитывать, или шпарить наизусть стихи. Я
занялся и тем и этим, и вот что обнаружилось: я знаю слово в
слово беззапиночным образом 5 стихотворений Андрея Белого,
Ходасевича - 6, Анненского - 7, Сологуба - 8, Мандельштама -
15, а Саши Черного только 4, Цветаевой - 22, Ахматовой - 24,
Брюсова - 25, Блока - 29, Бальмонта - 42, Игоря Северянина -
77. А Саши Черного - всего 4.
Меня подивило это, но ненадолго. Разница в степени
признания тут ни при чем: я влюблен во всех этих славных
серебрянновековых ребятишек, от позднего Фета до раннего
Маяковского, решительно во всех, даже в какую-нибудь трухлявую
Марию Моравскую, даже в суконно-кимвального Оцупа. А в Гиппиус
- без памяти и по уши. Что до Саши Черного - то здесь
приятельское отношение, вместо дистанционного пиетета и
обожания. Вместо влюбленности - закадычность. И "близость и
полное совпадение взглядов", как пишут в коммюнике.
Все мои любимцы начала века все-таки серьезны и
амбициозны (не исключая и П.Потемкина). Когда случается у них
у всех, по очереди, бывать в гостях, замечаешь, что у каждого
чего-нибудь нельзя. "Ни покурить, ни как следует поддать", ни
загнуть не-пур-ля-дамный анекдот, ни поматериться. С башни
Вяч. Иванова не высморкаешься, на трюмо Мирры Лохвицкой не
поблюешь.
А в компании Саши Черного все это можно: он несерьезен, в
самом желчном и наилучшем значении этого слова.
Когда читаешь его сверстников-антиподов, бываешь до того
оглушен, что не знаешь толком, "чего же ты хочешь". Хочется не
то быть распростертым в пыли, не то пускать пыль в глаза
народам Европы; а потом в чем-нибудь погрязнуть. Хочется во
что-нибудь впасть, но непонятно во что, в детство, в грех, в
лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили
резным голубым наличником и бросили твой труп в зарослях
бересклета. И все такое. А с Сашей Черным "хорошо сидеть под
черной смородиной" ("объедаясь ледяной простоквашей") или под
кипарисом ("и есть индюшку с рисом"). И без боязни изжоги,
которую, я заметил, Саша Черный вызывает у многих
эзотерических простофиль.
Глядя на вещь, Рукавишников почесывает пузо, Кузмин -
переносицу, Клюев - чешет в затылке, Маяковский - в мошонке. У
Саши Черного тоже свой собственный зуд - но зуд подвздошный -
приготовление к звучной и точно адресованной харкотине.
Во всяком случае, четверть века назад, когда я впервые
напился до такой степени, что превозмог конфузливость, первым
моим публично прочитанным стихотворением был, конечно,
"Стилизованный осел":
Голова моя - темный фонарь с перебитыми стеклами,
С четырех сторон открытый враждебным ветрам,
По утрам ...
- ну, и так далее.
