Ерофеев Виктор - Русские Цветы Зла
Виктор Ерофеев
РУССКИЕ ЦВЕТЫ ЗЛА
Злo - это то, что отдаляет нас от Бога и людей.
Из раговора с монахами
Ново-Валаамского монастыря
Признаться, я не люблю литературные антологии. Они напоминают винные
дегустации, где вместо того, чтобы выпить бутылку хорошего вина, пьешь по
глотку из каждой бочки, да еше под присмотром румяного винодела, что смотрит
на тебя с немым вопросом: ну как?
В лучшем случае, отделаешься головной болью. Если я все-таки предлагаю
литературную дегустацию, то не из желания угостить головной болью, а потому,
что вкусовой букет новой русской литературы имеет самостоятельную ценность
смешения.
Впрочем, слово "букет" можно использовать в ином значении.
Последняя четверть XX века в русской литературе определилась властью зла.
Вспомнив Бодлера, можно сказать, что современная литературная Россия нарвала
целый букет fleurs du mal. Ни в коем случае я не рассматриваю отдельных
авторов лишь в качестве элементов моей икебаны, достаточно убежденный в их
самозначимости. Однако сквозь непохожие и порою враждебные друг другу тексты
проступает любопытный архитекст.
Он не просто дает представление о том, что делается сейчас в русской
литературе. Об этом пусть позаботятся ученые слависты. Важнее, что сумма
текстов складывается в роман о странствиях русской души. Поскольку русская
душа крутилась в последнее время немало, ее опыт выходит далеко за границы
"славянских" интересов, превращая повествование в авантюрный и дерзкий сюжет.
Когда-то сталинские писатели мечтали создать единый текст советской
литературы. Современные писатели пародируют их мечту. Если коллективный разум
советской литературы телеоцентричен, то в новой литературе цветы зла растут
сорняками, как попало.
Базаров, герой романа "Отцы и дети", был нигилистом, скандализировавшим
обшественную нравственность, однако его ключевая фраза звучала как надежда:
"Человек хорош, обстоятельства плохи". Я бы поставил эту фразу эпиграфом к
великой русской литературе. Основным пафосом ее значительной части было
спасение человека и человечества. Это неподъемная задача, и русская литература
настолько блестяще не справилась с ней, что обеспечила себе мировой успех.
Обстоятельства русской жизни всегда были плачевны и неестественны.
Отчаянная борьба писателей с ними во многом заслоняла собой вопрос о сущности
человеческой природы. На углубленную философскую антропологию не оставалось
сил. В итоге, при всем богатстве русской литературы, с ее уникальными
психологическими портретами, стилистическим многообразием, религиозными
поисками, ее общее мировоззренческое кредо в основном сводилось к философии
надежды, выражению оптимистической веры в возможность перемен, призванных
обеспечить человеку достойное существование.
Недаром проницательный маргинальный философ второй половины XIX века
Константин Леонтьев говорил о розовом христианстве Достоевского, а также
Толстого, почти полностью лишенного метафизической сути, но зато решительно
развернутого в сторону гуманистических доктрин, напоминавших французских
просветителей. Русская классическая литература замечательно учила тому, как
оставаться человеком в невыносимых, экстремальных положениях, не предавать ни
себя, ни других; эта проповедь до сих пор имеет универсальное образовательное
значение. Мысль Набокова о том, что Достоевский - писатель для подростков,
формирующий молодое сознание, приложима в какой-то степени и ко многим другим
русским писателям. Но если для Запада опыт русской литературы ста
