Житков Борис Степанович - Черные Паруса
Борис Степанович Житков
Черные паруса
1. Ладьи
Обмотали весла тряпьем, чтоб не стукнуло, не брякнуло дерево. И водой
сверху полили, чтоб не скрипнуло, проклятое.
Ночь темная, густая, хоть палку воткни.
Подгребаются казаки к турецкому берегу, и вода не плеснет: весло из
воды вынимают осторожно, что ребенка из люльки.
А лодки большие, развалистые. Носы острые, вверх тянутся. В каждой
лодке по двадцать пять человек, и еще для двадцати места хватит.
Старый Пилип на передней лодке. Он и ведет.
Стал уж берег виден: стоит он черной стеной на черном небе. Гребанут,
гребанут казаки и станут - слушают.
Хорошо тянет с берега ночной ветерок. Все слыхать. Вот и последняя
собака на берегу брехать перестала. Тихо. Только слышно, как море шуршит
песком под берегом: чуть дышит Черное море.
Вот веслом дно достали. Вылезли двое и пошли вброд на берег, в
разведку. Большой, богатый аул тут, на берегу, у турок стоит.
А ладьи уж все тут. Стоят, слушают - не забаламутили б хлопцы собак. Да
не таковские!
Вот чуть заалело под берегом, и обрыв над головой стал виден. С
зубцами, с водомоинами.
И гомон поднялся в ауле.
А свет ярче, ярче, и багровый дым заклубился, завился над турецкой
деревней: с обоих краев подпалили казаки аул. Псы забрехали, кони заржали,
завыл народ, заголосил.
Рванули ладьи в берег. По два человека оставили казаки в лодке, полезли
по обрыву на кручу. Вот она, кукуруза, - стеной стоит над самым аулом.
Лежат казаки в кукурузе и смотрят, как турки все свое добро на улицу
тащат: и сундуки, и ковры, и посуду, все на пожаре, как днем, видать.
Высматривают, чья хата побогаче.
Мечутся турки, ревут бабы, таскают из колодца воду, коней выводят из
стойл. Кони бьются, срываются, носятся меж людей, топчут добро и уносятся в
степь.
Пожитков груда на земле навалена.
Как гикнет Пилип! Вскочили казаки, бросились к турецкому добру и ну
хватать, что кому под силу.
Обалдели турки, орут по-своему.
А казак хватил и - в кукурузу, в темь, и сгинул в ночи, как в воду
нырнул.
Уж набили хлопцы лодки и коврами, и кувшинами серебряными, и вышивками
турецкими, да вот вздумал вдруг Грицко бабу с собой подхватить - так, для
смеху.
Баба как даст голосу, да такого, что сразу турки в память пришли.
Хватились ятаганы откапывать в пожитках из-под узлов и бросились за Грицком.
Грицко и бабу кинул, бегом ломит через кукурузу, камнем вниз с обрыва и
тикать к ладьям.
А турки за ним с берега сыпятся, как картошка. В воду лезут на казаков:
от пожара, от крика как очумели, вплавь бросились.
Тут уж с обрыва из мушкетов палить принялись и пожар-то свой бросили.
Отбиваются казаки. Да не палить же из мушкетов в берег - еще темней стало
под обрывом, как задышало зарево над деревней. Своих бы не перебить. Бьются
саблями и отступают вброд к ладьям.
И вот, кто не успел в ладью вскочить, порубили тех турки. Одного только
в плен взяли - Грицка.
А казаки налегли что силы на весла и - в море, подальше от турецких
пуль. Гребли, пока пожар чуть виден стал: красным глазком мигает с берега.
Тогда подались на север, скорей, чтоб не настигла погоня.
По два гребца сидело на каждой скамье, а скамей было по семи на каждой
ладье: в четырнадцать весел ударяли казаки, а пятнадцатым веслом правил сам
кормчий. Это было триста лет тому назад. Так ходили на ладьях казаки к
турецким берегам.
2. Фелюга
Пришел в себя Гриц. Все тело избито. Саднит, ломит. Кругом темно.
Только огненными линейками светит день в щели сарая. Пощупал кругом: солома,
навоз.
"
