Злобин Анатолий - Щедрый Акоп
Анатолий Павлович Злобин
Щедрый Акоп
Очерк из цикла "Портреты мастеров"
1
Я стоял у подножия пейзажа, и тут пора пояснить, что пейзаж начинался
не прямо от носков моих ботинок, купленных только вчера за 32 рубля, а на
некотором отдалении от них. Более того, он пребывал в иной плоскости,
будучи подвешенным к мирозданию на двух веревочках и обозначенным в
каталоге неведомыми единицами измерения: 73х100.
Что это? Метры? Килограммы? Световые годы?
Лично я предпочел бы парсеки. Пейзаж шириной в 73 световых года,
этакая вселенская холстина, натянутая на гвоздиках звезд, меня бы это
вполне устроило. Но я не смел прервать своих мыслей ради таких мелочей, ибо
не смел оторваться от пейзажа. Я прирос к нему взглядом.
Уверен, что когда-то видел этот пейзаж, до боли знакомо, страшно
похоже - но где? Уверен, что никогда не видел его, он ни на что не похож,
такого вообще не бывает.
Пейзаж-то сочиненный, вот оно что!
Подрагиванье вагона напоминало мне о том, что я продолжаю двигаться, а
придуманный еще дома и захваченный в дорогу в качестве путеводителя пейзаж
продолжал раскручиваться вокруг огромной белоголовой горы.
Я так боялся прозевать вход в Армению, что вскочил раньше задуманного.
Московские часы показывали 4.57, и каменистая земля, стлавшаяся от насыпи
до горизонта, обозначенного округлыми вершинами, напомнила мне об эпитетах,
заботливо уложенных памятью в дорожный мешок: суровая, любимая,
многострадальная, единственная, политая потом и кровью, плодоносная,
древняя, могучая и цветущая, я имею в виду эпитеты к слову земля.
Их привычный набор тотчас сделал свое благое дело: комок волнения сжал
горло мое: вот она, моя многострадальная и родная, которой я никогда не
видел, но она все равно оставалась моей.
И камни тут родные и многострадальные. Но почему же они перечеркнуты
неясными полосами? Полосы сложились в столбы, столбы в частокол, сплетенный
из проволоки. Горло мое враз пересохло, едва я понял, что это такое.
Как же далеко я уехал от дома! 55 курьерских часов мчался по родимой
земле, пока не достиг ее края, за которым начинался иной, турецкий склон. И
я принял чужую землю за свою, обманувшись не только глазами, но и сердцем.
А горы все так же волнообразно наматывались на гребень горизонта. Отчего
они чужие мне? Разве это не одна и та же планета, отданная людям для
разумной жизни на ней?
Кто-то сказал, что границы это незаживающие шрамы земли. И вот я вижу:
земля корчится от боли, нанесенной ей колючками недоверия. Верно, та боль и
передается в наши глаза, когда взгляд достигает края своей земли. Я пытался
убедить себя, что земля по ту сторону колючей проволоки мне чужая, но не
мог найти никакой внешней разницы между той и этой землей.
Поезд продолжал движение, пересекая пейзаж по диагонали. Природа
спешила исправить допущенный промах. Граница в очередной корче вильнула в
сторону и вскоре вовсе пропала, освободив глаза от угрызений совести.
Так совершился мой вход в Армению, первое приближение к Акопу Акопяну.
Теперь-то я знаю многое из того, о чем раньше мог лишь догадываться.
Армения с готовностью распахивала передо мной свои двери, преображаясь и
меняя лик за каждым новым поворотом, перекрестком, подъездом.
Акоп Акопян начинается за углом направо или же прямо по ходу движения
в зависимости от того, куда вы попадете вначале - в Музей современного
искусства или на третий этаж Национальной галереи. Тут и там Акопу отдана
полная стена, по семь или восемь полотен.
Я попал сначала за углом н
