Зорин Леонид - Из Жизни Багрова (Рассказы)
ЛЕОНИД ЗОРИН
ИЗ ЖИЗНИ БАГРОВА
Рассказы
ЖИЗЕЛЬ
Оборачиваясь назад, он с усилием себя узнает. Сегодняшний - малоподвижный,
массивный, скупо роняющий слова, и тот - вчерашний, позавчерашний, в возрасте
своего внука, легко обрастающий людьми, легко вступающий с ними в контакты,
совсем еще молодой архитектор, все называют его Володей (нынче так называют
внука), как говорят, подает надежды.
Вспомнишь того - и сам изумишься: откуда бралась такая уверенность? Не
скажешь, что был он слеп и глух. Вполне сознавал, что на дворе поганый сезон -
повсюду слухи и самые дурные предчувствия. Людей классифицируешь запросто -
кто мечен, кто искусно скользит, кто потенциально опасен, кто откровенно
беспощаден. Последние были серийной штамповки - не выбирали ни слов, ни
действий, гордились своим строевым шагом и выглядели завоевателями. Первая
половина столетия была взята, их ждала вторая.
Разумней не слишком обозначать свое присутствие на дорожке, а вот поди ж
ты! - в скачке с препятствиями он себя ощущал фаворитом. Общество стариков
было лестным - с одной стороны, самолюбие тешило, что с ним разговаривают на
равных, с другой - приятно было испытывать тайное чувство превосходства над
этими немощными телами. И старцы, видимо, поддавались воздействию свежести и
напора, чутким ухом он часто улавливал почти заискивающие интонации.
Среди знакомых почтенного возраста был и некто Платон Аркадьевич,
маленький подсушенный гриб с белой, густой еще шевелюрой, увенчанной
трогательным хохолком. Он был человеком несовременным, под стать своему
редкому имени, учтив, умилительно корректен. Юного своего собеседника Володей
не называл никогда, только Владимиром Сергеевичем, и Владимир Сергеевич
получал удовольствие - остались воспитанные люди! Умеют достойно держать
дистанцию, не амикошонствуют из-за того, что он появился на свет позднее. Все
ему нравилось в старике - чисто московский говорок, манеры, изысканная
обходительность, несколько витиеватая речь. Нравилось, что следит за собой -
всегда при галстуке, в светлой сорочке, в отутюженном пиджачке. Импонировало,
что столько лет трудится в архитектурном надзоре. Даже внешность располагала к
себе, хотя, казалось бы, что в ней такого? Росточек скромный, личико узкое,
носик пуговкой, но Владимир Сергеевич отчего-то находил в его облике некое
тихое очарование, трогательное, как его хохолок. Платон Аркадьевич был всегда
ровен, обычно голоса не повышал, но приходил в воодушевление, когда
заговаривал о балете. Балетоманом он был сумасшедшим, собирал фотографии
любимых танцовщиц, афишки, программки, к походу в театр готовился загодя, за
неделю, в его тенорке чудесным образом вдруг проявлялись трубные ноты.
Особенно он любил вспоминать о почившей несколько лет назад прославленной
балерине О. - казалось, что он готов прослезиться.
- Этого нельзя передать, поверьте мне, Владимир Сергеевич. Уже одно ее
появление было настоящей поэмой. Не выходила, не выбегала, не выпархивала -
она возникала. Как облако в небе, белые хлопья вдруг сливаются воедино, и
перед вами - ее фигурка. Такая щемящая беззащитность, хочется прыгнуть из зала
на сцену, прикрыть ее собой и спасти. И вдруг в ней открывается сила, которая
ничему не уступит. Однако ж и в силе - ни грана брутальности, лишь дух
воспаривший, ни с кем не схожа! А я, поверьте мне, многих видел. Все делают
вроде одно и то же, и фуэте всегда фуэте, но у других это аттракцион, а у нее
- самопожертвование!
Он мог говорить о ней часами, поэтому пре
