Иванов Всеволод - Подкова
Всеволод Вячеславович ИВАНОВ
ПОДКОВА
Рассказ
I
Перемеченные огнем снарядов - красные, кроваво-красные и тяжелые, -
низко обламывались облака над городом. Невнятные гулы шли по деревянным
тротуарам, между досок их - мокрая, седая осенняя трава. Люди в узких
деревянных щелях домов; слышен шепот:
- Через Сусловицу перешли...
- Сначала коммуну бить... начнут...
- Говорят, всех прощают, только масштабы их признавай...
- Какие масштабы?
- Господи, а мы-то при чем?..
В этот вечер, когда калечили облака желтые - пахнущие углем и серой -
снаряды, когда солнце в маслянистой крови - как незарубцованная рана,
уездный кузнец Василий в горне варил картошку. Был он подслеповат - не от
кузнечной, а от портняжной работы; от болезни глаз и в кузнецы пошел.
Кузница была под горой - "на подоле"; ниже - город; выше, на горе -
кладбище. Почему кладбище на горе, а не город - неизвестно. Живым и так
весело, а мертвецу с горы лучше видно: может быть, так думали?
Подручный Ерошка - кузнец всех подручных Ерошками звал - качал мехи.
Голосенко у него какой-то подтянутый, словно пищали мехи или скрипела
сухая кожа. Грызя полусырую картошку, махал он тонкой, как ремень, рукой и
спрашивал:
- А обозы белу муку скоро повезут? Утикают...
- Муки белой не полагается, муку белую едят белые, а нам надо исть
муку черную.
Кузнец погнул в пальцах изржавевший жестяной обручишко, изорвал его в
куски и бросил в угол. Обошел вдоль сен, выглянул, вдохнул сладковатой
сырости и захлопнул торопливо дверь.
- В городе-то - тьма, даже в тюрьме огня нету. Ты картошку не
проследи, уплывет... Белые поди сегодня придут, надо б домой идти. Пущай
здесь убивают, одна могила, да и та хоть своя, а?.. Всех трудящихся
чересчур, говорят, убивают. Возьмут нас, Ерошка, да и повесят вот тут, в
станке на перекладинах, где коней куем.
- А за ноги вешают? У которых шея поди тонкая, не выдержит, дяденька?
- Проси - повесят за ноги.
- А на том свете в рай попадем?
Василий оттянул котелок, щеточкой попробовал картошку. Седоватая
бороденка отсырела и запахла табаком. Ему захотелось курить, он поскоблил
в карманах.
- А на этом свете в рай хочешь?
- Хочу.
- Давай табаку, дорогу расскажу.
Ерошка выпустил ремень меха и сказал медленно:
- Я некурящий.
Подумал и, подхватывая ремень, кашлянул тихонько:
- У нас, дяденька, парнишки порешили в бога не верить.
- Ишь!
- Большевики в бога не верют... Кипит!..
- Кипит. Доставай.
В крестах, на горе, ухнуло и посыпало мелким треском.
- Бонба, - сказал боязливо Ерошка.
- Ешь, пока картофель горяч.
А сам кузнец не стал есть. Разломил, понюхал: пахнуло сыростью.
Отложил. Поднялся и вдруг, ссутулясь, накрыл корчагой угли в горне. Ерошка
зачавкал медленнее:
- Темно, дяденька.
Василий стоял у дверей. Ржала где-то далеко лошадь; по дороге
неустанно шел ветер. У станка для ковки, подле кузницы, свистела, как бич,
веревка... Кузнецу стало холодно, он вспомнил, что у воротника рубахи нет
пуговиц. Тоненько пискнул в углу Ерошка:
- Дяденька, темно... Пойдем в город... тут крысы...
Обстрел, должно быть, кончился. Щели дверей расширились.
Запах угля отяжелел.
Здесь, от станка для ковки, глухо и медленно позвал голос:
- Хозяин!
II
Ерошка для чего-то задергал ремень мехов; метнулась зола в очаге.
Василий хотел было промолчать, но туго потер загривок и хрипло крикнул:
- Чего ты-ы?..
- Хозя-яин... - протяжно и густо позвал голос.
В распахнутую дверь сразу, под бороду и на потную грудь, хлестнуло
холодом.
У станка, фыркая
