Ильин Владимир - Единственный Выход
ВЛАДИМИР ИЛЬИН
ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД
Анонс
Мало радости внезапно очутиться в здании-лабиринте среди призрачных
голосов и совершенно реальных трупов. Ты — беззащитная жертва. Ты —
преследуемый. Но многого ты о себе еще не знаешь. Главный «сюрприз» — впереди.
А пока что тебе кажется, что ты стал героем чудовищного фильма ужасов и весь
мир превратился в гигантскую мышеловку. Но в конце концов, что есть жизнь, как
не поиск единственно верного выхода? При этом судьбе безразлично, кто ты —
простой парнишка-курьер, незадачливый писатель, фюрер тысячелетнего рейха или
искусственно выращенный клон...
Сколько раз уже, двигаясь обморочным зигзагом, как пылинка в потоке
воздуха, как былинка в ручье, не зная, что сделаю в следующую минуту, то
отдаваясь на волю событий, то восставая против них, я убеждался задним числом,
что так или иначе всегда попадаю в заранее отведенное мне место, как бильярдный
шар в лузу, как точка приложения математически рассчитанных сил, — каждое мое
движение было заранее предусмотрено, вместе с моими мыслями вот в эту минуту,
вместе с этим внезапным ощущением пустоты, этим головокружением; отовсюду
наблюдало за мной огромное незримое око; то все двери ждали меня, то
закрывались, умолкали телефоны, никто не отвечал на мои вопросы, все Здание за
долю секунды оборачивалось нацеленным в меня сговором...
Станислав Лем. Рукопись, найденная в ванной
Глава 1
Интересно, почему у людей нижняя челюсть отваливается вниз, когда они
задирают башку, чтобы уставиться куда-нибудь наверх?
По мнению медиков, потому, что при этом на шее туго натягивается кожа,
заставляя рот приоткрыться. Но в тот момент, когда я стоял у подножия здания,
похожего на огромную шайбу, которую каким-то немыслимым способом растянули до
высоты двадцать пятого этажа, варежка моя распахнулась не только по
физиологическим причинам.
Это здание не должно было существовать в принципе. Однако все мои органы
восприятия опровергали сей факт.
Еще в офисе, когда Тихон отправлял меня сюда, я сразу заявил, что числюсь
в нашей конторе экспресс-курьером, а не Иванушкой-дурачком из сказки, который
имел обыкновение послушно, как баран, нестись туда, не знаю куда, и что, кстати
говоря, в древности этот эвфемизм употребляли в том же значении, в каком в наше
время стали просто посылать по краткому, но четко идентифицируемому каждым
носителем родного матерного языка адресу...
Конечно, Тихон рассвирепел. Конечно, он приказал мне заткнуться, чтобы не
засорять его слух жаргонными словечками, а когда я кротко осведомился, что он
имеет в виду — уж не лингвистический ли термин «эвфемизм», он рассвирепел еще
больше. Настолько, что чуть не смахнул своей широкой рабоче-крестьянской дланью
чашку с крепчайшим черным кофе прямо на ценнейшие документы, поступившие на имя
Самого всего час назад. Настолько, что пообещал исправить оплошность, которую
допустил, взяв меня на работу полгода назад.
И я был вынужден заткнуть пасть, варежку, пище-приемник и все прочее, что
в этом смысле у меня имелось, и выместись из его тесного кабинета, заваленного
кипами никому не нужной корреспонденции, штабелями обшарпанных коробок и
грудами причиндалов почтового характера.
Хотя уже потом, трясясь через весь город в автобусе, я допер, что даже не
попытался убедить своего начальника более разумными способами. Например, можно
было сунуть ему под нос самую последнюю карту города, позвонить при нем в
справочную или попытаться найти массу свидетелей того, что дома с таким номер
