Ильф Илья & Петров Евгений - Интриги
Илья Ильф и Евгений Петров
Интриги
С товарищем Бабашкиным, освобожденным секретарем месткома, стряслась
великая беда.
Десять лет подряд членская масса выбирала Бабашкина освобожденным
секретарем месткома, а сейчас, на одиннадцатый год, не выбрала, не захотела.
Черт его знает, как это случилось! Просто непонятно.
Поначалу все шло хорошо. Председатель докладывал о деятельности месткома,
членская масса ему внимала, сам Бабашкин помещался в президиуме и моргал
белыми ресницами. В зале стоял привычный запах эвакопункта, свойственный
профсоюзным помещениям. (Такой запах сохранился еще только в залах ожидания на
отсталых станциях, а больше нигде уже нет этого портяночно-карболового
аромата.)
Иногда Бабашкин для виду водил карандашом по бумаге, якобы записывая
внеочередные мысли, пришедшие ему на ум в связи с речью председателя. Два раза
он громко сказал: "Правильно". Первый раз, когда речь коснулась необходимости
активной борьбы с недостаточной посещаемостью общих собраний, и второй раз,
когда председатель заговорил об усилении работы по внедрению профзнаний. Никто
в зале не знал, что такое профзнания, не знал и сам Бабашкин, но ни у кого не
хватило гражданского мужества прямо и откровенно спросить, что означает это
слово. В общем, все шло просто чудесно.
На Бабашкине были яловые сапоги с хромовыми головками и военная
гимнастерка. Полувоенную форму он признавал единственно достойной
освобожденного члена месткома, хотя никогда не участвовал в войнах.
- А теперь приступим к выборам, - сказал председатель, делая ударение на
последнем слоге.
Профсоюзный язык - это совершенно особый язык. Профработники говорят:
выбора, договора, средства, процент, портфель, квартал, доставка, добыча.
Есть еще одна особенность у профработника. Начиная свою речь, он
обязательно скажет: "Я, товарищи, коротенько", а потом говорит два часа. И
согнать с трибуны его уже невозможно.
Приступили к выборам.
Обычно председатель зачитывал список кандидатов. Бабашкин вставал и
говорил, что "имеется предложение голосовать в целом"; членская масса кричала:
"Правильно, давай в целом, чего там!"; председатель говорил: "Позвольте
считать эти аплодисменты..."; собрание охотно позволяло; все радостно бежали
по домам, а для Бабашкина начинался новый трудовой год освобожденного
секретарства. Он постоянно заседал, куда-то кооптировался, сам кого-то
кооптировал, иногда против него плели интриги другие освобожденные члены,
иногда он сам плел интриги. Это была чудная кипучая жизнь.
А тут вдруг начался кавардак.
Прежде всего собрание отказалось голосовать список в целом.
- Как же вы отказываетесь, - сказал Бабашкин, демагогически усмехаясь, -
когда имеется предложение? Тем более что по отдельности голосовать надо два
часа, а в целом - пять минут, и можно идти домой.
Однако членская масса с каким-то ребяческим упрямством настояла на своем.
Бабашкину было ужасно неудобно голосоваться отдельно. Он чувствовал себя
как голый. А тут еще какая-то молодая, член союза, позволила себе резкий,
наглый, безответственный выпад, заявив, что Бабашкнн недостаточно проводил
работу среди женщин и проявлял нечуткое отношение к разным вопросам.
Дальше начался кошмарный сон.
Бабашкина поставили на голосование и не выбрали.
Еще некоторое время ему представлялось, что все это не всерьез, что сейчас
встанет председатель и скажет, что он пошутил, и собрание с приветливой
улыбкой снова изберет Бабашкина в освобожденные секретари.
Но этого не произошло.
Жена была н
