Казаков Юрий Павлович - Манька
Юрий Павлович Казаков
МАНЬКА
Посвящается К.Г. Паустовскому
1
От Вазинцев до Золотицы - тридцать верст. Дороги нет, идти нужно по глухой
тропе, зарастающей мхом, травой, даже грибами. Маньке кажется иногда: не ходи
она каждый день с почтой по этой тропе, все бы давно заглохло - блуди потом по
лесу!
Манька - сирота.
- Батюшка в шторм потонул, - говорит она, опуская глаза и облизывая губы
острым языком, - а матушка на другой год руки на себя наложила. Порато
тосковала! Вечером раз вышла из избы, побегла по льду в море, добегла до
полыньи, разболоклась, одежу узелком на льду сложила и пала в воду...
И, покраснев, невнятно договаривает:
- У меня матушка дикая была...
Дикость какая-то, необычность есть и в Маньке. Дремучесть, затаенность
чувствуются в ее молчании, в неопределенной улыбке, в опущенных зеленоватых
глазах. Когда года четыре назад хоронили ее мать, Манька, скучная,
равнодушная, упорно смотревшая себе под ноги, вдруг поднимала ресницы и
разглядывала провожавших такими лениво-дерзкими, странными глазами, что мужики
только смущенно откашливались, а бабы переставали выть и бледнели - пугались.
Года два уже работает Манька письмоносцем. В свои семнадцать лет она
прошла так много верст, что, наверное, до Владивостока хватило бы. Но работу
свою она любит. Дома неприглядно, пусто, скучно: скотины нет, сквозь давно не
чиненную крышу повети глядит небо, печь полгода не топлена.
Худая, высокая, голенастая - ходит Манька легко и споро, почти не уставая.
Выгорают за лето ее волосы, краснеют, а потом темнеют ноги и руки,
истончается, худеет лицо, и еще зеленей, пронзительней становятся глаза.
Дует в лицо ровный морской ветер, несет удивительно крепкий запах
водорослей, от которого сладко ломит в груди. По берегам темных речушек,
заваленных буреломом, журчащих и желто пенящихся, зацветают к августу пышные
алые цветы. Рвет тогда их Манька, навязывает из них тяжелые букеты. Или,
отдыхая в тени серых, изуродованных северными зимними ветрами елок, украшает
себя ромашками, можжевельником с темно-сизыми ягодами, воображает себя
невестой.
Легко, сладко, вольно ходить ей, когда мало почты. Но иногда приходит
много посылок, бандеролей, журналов. Тогда надевают на спину Маньке большой
пестерь и плотно, тяжело нагружают его.
- Ну как, девка? - кричит тенором начальник почты. - Дойдешь ли? Может, за
лошадью послать?
- Ничего... - сипло отвечает Манька, розовеет лицом и шевелит лопатками,
поудобнее устраивая пестерь.
Уже через версту начинает ломить у нее спину и тяжелеют ноги. Зато сколько
радости в эти дни у рыбаков на тонях! Какое оживление, веселье разгорается,
как медленно, старательно, с каким смехом заполняются квитанции, и как любят
рыбаки Маньку в такие дни!
- А ну, девка! - кричат ей. - Скидывай пестерь-то, поспеешь еще дак...
Садись с нами уху хлебать! Митька, ложку!
И кидается какой-нибудь белобрысый Митька со всех ног в чулан за ложкой,
торопливо обтирает ее полотенцем, с шутливым низким поклоном подает Маньке.
- Семужки, семужки ей поболе! - покрикивают с разных сторон. И, краснея,
опуская глаза, Манька садится и ест, стараясь не глотать громко, с
благодарностью чувствуя заботу и любовь к себе рыбаков.
Зато с газетами и письмами идти хорошо, не режут плеч лямки пестеря, чего
только не насмотришься в дороге, о чем не надумаешься! В три рыбачьих тони
нужно зайти Маньке по дороге в Золотицу. Каждый раз ждут ее там с нетерпением,
и никогда не обманывает она ожидания: вовремя зайдет, попьет ча
