Канович Григорий - Шелест Срубленных Деревьев
Григорий Канович
Шелест срубленных деревьев
Имя
Домочадцы, кто в глаза, а кто за глаза, звали его не Шлеймке, не
Шлейме, а с насмешливой высокопарностью - мелех Шломо - царь Соломон.
Библейское имя четвертому сыну дал не местечковый раввин Иехезкель
Вайс, а придумал сам отец - сапожник Довид, который о других именах и
слышать не хотел. Шломо - и все. Сапожничиха же, нареченная Рахелью, как и
праматерь евреев, изо всех сил противилась своеволию мужа, ни за что не
хотела ему подчиниться, с отчаянным упрямством, в полном согласии со
старинным обычаем предлагала назвать новорожденного, седьмого в семье
ребенка, по какому-нибудь из ее многочисленных и всеми чтимых родичей,
прославившихся трудолюбием и набожностью, но давно почивших в бозе: Генех,
Велвл, Файвуш, Лейзер или лучшего всего Зелик, по двоюродному деду,
знаменитому в округе кантору, умершему в молодости от скоротечной чахотки;
но муж, раньше уступавший ей и не перечивший, чтобы детей называли по
мертвым родственникам жены, на сей раз взял и заупрямился - нет, нет и еще
раз нет. Из всех прославившихся на свете покойников его сейчас устраивал
только один, не родственник (седьмая вода на киселе), не чахоточник, который
Бог знает, как пел, а царь древней Иудеи - Соломон мудрый!
- А если, Довид, наш сыночек, не приведи Господь, будет круглым
дураком? - не сдавалась Рахель, по прозвищу Рыжая Роха. - Не разумнее ли
выбрать имя Зелик? На нашей Заречной улице этих царей Соломонов, сам знаешь,
как собак нерезаных. Окликнешь одного - сбежится целая дюжина.
- Чепуха... Что такое имя? Талисман. Оно хранит человека от напастей и
бед. И от самой страшной из них - глупости.
- Хранит, хранит, - передразнила мужа сапожничиха. - Что с того, что
тебя, скажем, назвали по-царски Довид? Кого ты, кроме меня, на свете одолел?
Какого Голиафа? Какие воздвиг хоромы и какие нажил богатства? У сына нашего
соседа Ицика Капера вообще не еврейское имя - Роберт, а у него, говорят, в
Америке фабрика... Фа-бри-ка! - по складам выкрикнула она для вящей
убедительности. - Так что, по-твоему, важнее - фабрика или имя?
- Имя, - упорствовал Довид. - Фабрика может сгореть, рухнуть, а имя -
никогда. Имя - если его сам не подпалишь или не порушишь - выстоит.
От мудреных слов Довида у нее всегда начиналась изжога. Откуда он их
только выскребывает?
- Есть уже у нас с тобой, слава Богу, и праотец Моше, и две праматери -
я и Лея, даруй ей Господь долголетие и счастье. Ты хочешь, чтобы по нашему
дому, как по земле обетованной, одни праотцы и праматери, пророки и
пророчицы, одни цари и царицы шастали? Ну чем, скажи, плох Зелик?
- Зелик-Шмелик, - суча дратву, бормотал сапожник Довид. - Если тебе так
хочется, чтобы у нас был еще и Зелик, то в следующий раз обещаю: все будет
по-твоему, - неожиданно смягчился он и недвусмысленно округлил руками свой
живот.
- Не будет следующего раза! - сквозь слезы отрезала Рыжая Роха. - Не
будет! Слышишь?! У меня уже сил от твоих "разов" нет. После него, - она
ткнула пальцем в люльку, - я закрываю лавку! За-кры-ва-ю! - Рыжая Роха
любила разрезать слова на слоги, как в мясной лавке колбасу на кружочки. -
Не бу-дет!
- Ну уж, ну уж... - захихикал Довид, поглаживая, как лысину, голенище
сапога, насаженного на колодку. - Такие лавки, как тебе известно, Роха,
женщины закрывают только на Девятое Ава, в день разрушения Храма. Так
пожелал наш всемилостивейший Господь. Но будь у Него такая женушка, как ты,
Он велел бы, чтобы лавки со сладостями и пряностями н
