Библиотека в кармане -русские авторы

         

Каргин А - Торшер Для Лаборанта


А.Каргин
Торшер для лаборанта
"Рассказать или нет?" - думал Иван Игнатьевич, меняя стекло с мазком на
предметном столике микроскопа. Совсем было собрался, но увидел, что у
Ксении Ивановны сложный билирубин, и решил отложить до обеда. В обед,
точно, удобнее, и боцмана не будет. Пальцы Ивана Игнатьевича с
профессиональной проворностью орудовали стеклами, крутили микровинт, но
мыслями он был далеко, не слышал стеклянного звяканья посуды, которую
боцман, наклонив медный затылок, составлял в сушильный шкаф, не замечал
привычного шума центрифуги и лишь изредка бросал взгляд на Ксению
Ивановну.
В два часа Василий Лукьянович по обыкновению отодвинул локтем штатив с
пробирками, постелил чистую тряпицу на серое в проплешинах сукно и,
заскрипев стулом, потянулся к своей кошелке. Кряжистая фигура боцмана
внушала Ивану Игнатьевичу известную робость - чувство, которого он
стеснялся, особенно в присутствии Ксении Ивановны. И чего, казалось бы,
робеть. Чего смущаться? Ему, врачу как-никак, - обыкновенного лаборанта. И
человек Василий Лукьянович был не злой, хотя все больше молчал, а его
тяжелые короткие кисти всегда были, если только он не возился с пипетками
и мерными цилиндрами, сжаты в колючие рыжие кулаки.
На тряпицу легли два крутых, в трещинах яйца, розовая луковица, шмат
буженины собственного приготовления. Подталкиваемый в спину домашними
запахами, Иван Игнатьевич вышел на улицу, чтоб там, в тополиной тени
напротив крыльца лабораторного домика, дожидаться замешкавшуюся с
последним анализом Ксению Ивановну. Так сказать или нет? Ведь решит, что
спятил. Она хоть женщина романтическая и начитанная, но все же женщина, а
они в необычное верят с трудом. Скорее сбывшееся сочтут вымыслом, чем
позволят себя провести болтуну и выдумщику. Иван Игнатьевич, правда, не
имел особых оснований для столь широких обобщений по части женского
характера. Сам он был с детства застенчив сверх меры. В школе тихоня,
институт закончил в какой-то задумчивости. В больнице, где проходил
интернатуру, боялся. Ответственности, начальства, анекдотов, коллег,
пациентов. Сам и попросился в лабораторию. Жене, впрочем, по душе был
тихий его нрав, но потом, видимо, стал раздражать, и она уехала с
немолодым, но напористым главным инженером какой-то стройки, оставив Ивану
Игнатьевичу почти взрослого сына и блокнот кулинарных рецептов, написанных
крупным уверенным почерком. Прошло время. Сын стал студентом. По вечерам,
пробираясь на кухню, Иван Игнатьевич огибал разбухшую вешалку, путался в
чьих-то сапогах и слышал взрывы смеха за дверью, всегда закрытой. Увидав
по телевизору фильм, в котором пожилой благородный мужчина, сидя в
тюремной камере, клеил конверты и чувствовал себя совершенно счастливым,
Иван Игнатьевич ощутил непреодолимое желание и самому вести столь же
покойную, уединенную и небесполезную для общества жизнь.
После женитьбы сына квартиру разменяли. Переехав на окраину в
собственную комнату, Иван Игнатьевич мало-помалу стал избавляться от
робости и душевного неуюта. Быт его постепенно обрастал удобными мелочами
и привычными занятиями. Гостей у него не бывало, и свое жилье в чреве
панельного параллелепипеда он почитал за настоящую крепость в английском
смысле этого слова. Самодельные стеллажи потихоньку заполнялись книгами.
Там, в тисненых переплетах за листами папиросной бумаги, жили цветные
птицы. Солнечная цапля с черными стрелами на распущенных желтых крыльях.
Султанская курочка, ковыляющая на беспомощных лапках. Хмурый,





Содержание раздела