Кедров Константин - Винтовая Лестница
Константин Кедров
ВИНТОВАЯ ЛЕСТНИЦА
Пушкин и Лобачевский
Есть какая-то тайна века в том, что мы фактически ничего не знаем о
встрече А. С. Пушкина с Лобачевским.
Да, они встречались и, видимо, беседовали всю ночь, гуляя по улицам
Казани. Но о чем шла беседа?
Предположить, что, встретившись с Пушкиным, Лобачевский стал бы
занимать его пустыми разговорами, это значило бы ничего не понять в
характере великого геометра. Да и Пушкин знал, с кем ведет многочасовую
беседу. Конечно, речь должна была идти о "воображаемой геометрии". Тогда
почему же в записях и дневниках Пушкина эта встреча никак не отражена?
Правда, отголоском беседы может считаться знаменитая фраза о том, что
вдохновение в геометрии нужно не менее, чем в поэзии. Геометрия Н.
Лобачевского называется "воображаемая", а от "воображения" до "вдохновения"
один шаг.
Во всяком случае, через год после встречи Пушкина с Лобачевским в
булгаринском журнале "Сын отечества" появилась статья, полная
невежественных и оскорбительных нападок на "воображаемую геометрию".
Статья эта очень поучительна, хотя и безымянна. Ее надо читать и
перечитывать снова, ибо многие доводы против Лобачевского носят
принципиальный, я бы сказал, методологический характер. Автор исходит из
постулата, кажущегося ему аксиомой: воображаемое - значит нереальное.
Проследим внимательно за этими доводами: ведь они будут повторяться и
повторяются в наши дни всеми, кто с подозрением относится ко всему
воображаемому и сложному.
"Есть люди, которые, прочитав книгу, говорят: она слишком проста,
слишком обыкновенна, в ней не о чем и подумать. Таким любителям думания
советую прочесть Геометрию г. Лобачевского. Вот уж подлинно есть о чем
подумать. Многие из первоклассных наших математиков читали её, думали и
ничего не поняли. После сего уже не считаю нужным упоминать, что и я,
продумав над сею книгой несколько времени, ничего не придумал, т. е. не
понял почти ни одной мысли. Даже трудно было бы понять и то, каким образом
г. Лобачевский из самой легкой и самой ясной в математике главы, какова
геометрия, мог сделать такое тяжелое, такое темное и непроницаемое учение,
если бы сам он отчасти не надоумил нас, сказав, что его Геометрия отлична
от употребительной, которой мы все учились и которой, вероятно, уже
разучиться не можем, а есть только воображаемая. Да, теперь все очень
понятно.
Чего не может представить воображение, особливо живое и вместе
уродливое! Почему не вообразить, например, черное - белым, круглое -
четырехугольным, сумму всех углов в прямолинейном треугольнике меньше двух
прямых и один и тот же определенный интеграл равным то ?/4, то это ? ?
Очень, очень может, хотя для разума все это непонятно" (Цит. по кн.: См и л
га В. В погоне за красотой. М., 1968).
Стоп! Вот автор и попался. Разумом он называет все то, что ему
понятно, а непонятное, по его мнению, недостойно внимания. Недоверие к
воображению есть в конечном итоге недоверие к самой поэзии.
Примерно в то же время и с тех же позиций подвергалась яростным
нападкам поэзия Пушкина и все его творчество. Обратите внимание: безымянный
автор, ругая Лобачевского, в то же время явно намекает и на художественное
творчество, в чем-то сходное с "воображаемой геометрией".
"За сим, и не с вероятностью только, а с совершенной уверенностью
полагаю, что безумная страсть писать каким-то странным и невразумительным
образом, весьма заметная с некоторых пор во многих из наших писателей, и
безрассудное желание открывать новое..."
Де
