Киселев Владимир - Два Названия
ВЛАДИМИР КИСЕЛЁВ
ДВА НАЗВАНИЯ
Аннотация
Роман «Два названия», которым открывается эта книга, относится к числу так называемых «книг из ящика». Написана она была еще в пятидесятые годы, но тогда не смогла увидеть свет.
Сын-школьник репрессированного в 37-м году ответственного работника, вынужденный изменить свою фамилию на чужую – Павел Шевченко, уехать из родного Киева и поступить в Москве в военное училище, становится военным разведчиком, живет двойной жизнью...
Ветер поднимается -
нужно пытаться жить.
Поль Валери
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Двадцать первого сентября 1937 года отец сказал Сереже Боголюбову:
– Сегодня ты в школу не пойдешь.
– Почему? – возразил Сережа. – У нас сегодня контрольная. По алгебре.
– Ничего, – ответил Николай Спиридонович. – Пойдешь со мной.
Они молча позавтракали и вышли из дому. Было прохладно. Сережа не надел куртки и зябко ежился в своей голубенькой рубашечке из вискозного трикотажа.
Не было у него сегодня контрольной. Просто сегодня должна была прийти в школу Лена. Она была с родителями на курорте на Кавказе, в Гагре, и опоздала в школу на двадцать дней.
Они сели в трамвай, который, позванивая, спустился вдоль Днепра на Подол, на Красную площадь. Николай Спиридонович молчал и изредка откашливался – сухо и натужно, как откашливался он на кладбище, когда Шеремет, утирая мятым платком широкое лицо, говорил речь над могилой матери.
– Куда мы? – спросил Сережа.
– Увидишь, – оборвал его отец.
На Красной площади они пересели в переполненный несмотря на два прицепа двенадцатый номер трамвая. Стояли на площадке. В открытые двери врывались пыль и запахи мыла, дегтя, перегорелого железа – всего, что вырабатывала Куреневка. Вышли из вагона на Даче Кульженко.
Николай Спиридонович свернул направо, и они пошли по тропинке сначала мимо заборов каких-то дач, а затем лугом, где желтеющая трава казалась только что политой, и белые, как их называли, «лосевые», подошвы Сережиных теннисных туфель скользили, словно по льду, а штанины намокли – хоть выкручивай.
Николай Спиридонович в сапогах, в синей суконной гимнастерке и таких же брюках шел впереди, чуть сутулясь, то убыстряя, то замедляя шаг, и, когда распрямлялся, он был такого роста, как Сережа, а когда сутулился, так, словно нес на спине ящик, становился ниже и старше и сильнее выделялся косой шрам на затылке к уху.
Они миновали два озерца с песчаными, вытоптанными скотом берегами и вышли к роще. Отец шел по тропинке, почти незаметной между деревьями, как по хорошо знакомой дороге. Они миновали рощу и вышли на другую опушку. У старой корявой сосны, которая росла странно, словно гигантский трехсвечник – два изогнутых ствола по бокам и один в середине, Николай Спиридонович остановился, словно раздумывая о том, идти ли дальше, затем впервые оглянулся на Сережу и сказал:
– Садись.
Сережа нерешительно посмотрел под ноги, разгреб рукой хвою и неудобно сел, обхватив колени руками. Николай Спиридонович снял с плеча свою кожаную командирскую сумку, бросил ее на землю и сел на нее против Сережи, вытянув ноги вперед и странно выпрямившись.
– Вот что, – сказал Николай Спиридонович. – Вот что… – Он помолчал. – Нам нужно поговорить. – Он снова помолчал, и Сережа увидел, как странно искривился у него рот, словно оттянутый в сторону к уху пальцами. – Нам нужно поговорить…
Отец вынул из кармана кожаный порттабак, но не закурил, а, снимая и снова надевая крышку, заговорил, не глядя на Сережу:
– На этих днях, а может быть, сегодня, меня арестуют. И расстреляют. Я хочу, чтобы ты з
