Козаченко Василий Павлович - Горячие Руки
Василий Павлович КОЗАЧЕНКО
ГОРЯЧИЕ РУКИ
Я на сторожi коло iх Поставлю слово...
Тарас Шевченко
Перевод автора
1
Его бросили к нам ранней весной страшного сорок второго года.
Белокурый и сероглазый, с лицом открытым и задорным, какой-то
нездешний, появился он неожиданно на пороге "салона смерти".
Особенно остро поразила нас, привыкших видеть вокруг только искаженные
ненавистью, страхом или муками лица, его широкая, по-детски искренняя
улыбка. Улыбка, с которой и началась эта необычайная даже для гитлеровских
концлагерей история.
Истощенные, вконец обессиленные, мы уверены были в то время, что
дотягиваем свои последние дни. Уже ни на что не надеялись, ничего не
ждали. О том, что люди могут улыбаться, да еще вот так широко и
беззаботно, мы просто забыли.
Мы - остатки ранее довольно большого лагеря советских военнопленных.
Двадцать два неопределенного возраста, высохших, обессиленных человека.
"Салон смерти" - комната для доярок с одним окном, небелеными стенами и
потолком в большом, крытом соломой колхозном коровнике. В углу этой
комнаты была наскоро сложенная из кирпича плита, на которой когда-то грели
воду, и над ней широкое окно, где уцелело только одно верхнее стекло. В
плите еще и теперь можно было развести огонь. А окно наглухо забито
досками, и щели между ними законопачены соломой и какими-то истлевшими
лохмотьями. Раньше, когда пленных было еще много и попасть в эту закрытую
комнату большинство из нас могло лишь в мечтах (попадали сюда совсем
слабые, тяжело раненные смертники), кто-то из мрачных острословов, которые
встречались даже в таких условиях, назвал это помещение "салоном смерти"...
Еще с лета сорок первого года, после печально известного уманского
окружения, под крышей коровника, превращенного гитлеровцами в концлагерь,
томилось, наверное, несколько сот голодных, тяжело, а то и смертельно
раненных пленных. А теперь осталось в живых только двадцать два.
Голод, донимающие осенние холода, лютые морозы, вши, гангрена, тиф,
цинга, дизентерия и множество других болезней сделали свое дело. И вот
теперь все те, кто еще остался в живых, разместились довольно свободно в
"уютном" "салоне смерти".
До поздней осени, пока не оставили людей последние силы, нас согревали
горячие надежды, придавала сил твердая вера в себя и в неминуемое спасение.
Мы верили в то, что нас поддержит местное население, пока вернется
Красная Армия, или развернут борьбу партизаны. Или, наконец, подлечившись,
набравшись сил, мы организуемся и освободимся сами.
Однако время, казалось, работало не на нас...
Гитлеровцы, с наглой развязностью "покорителей мира", устроили
концлагерь в самом центре районного местечка Терногородки у дороги между
Уманью и Кировоградом.
Одной стеной наш коровник выходил на главную улицу села, к мощеному
шоссе. Фасадом повернут был к просторному двору, на углу которого, между
шоссе и узким переулком, стоял большой, на две половины, крытый железом
дом. Глухой же стеной коровник тянулся вдоль размытого талыми водами
неглубокого оврага. За противоположной от улицы узкой стеной - голый
участок огорода, вытоптанный скотом песчаный берег, речка, и за ней, почти
до самого горизонта, - степь.
Весь обширный прямоугольник с домом и коровником гитлеровцы обнесли
двойной высокой оградой из колючей проволоки. Потом такой же, но уже
одинарной оградой, с калиткой посередине, отгородили коровник от дома. И,
оставив ворота против дверей, обнесли проволочной оградой еще и сам
коровник. Наконец, посреди
