Козловский Евгений - Голос Америки
Евгений Козловский
Голос Америки
научно-фантастический эпилог
Черт возьми! Такая уж надувательная земля!
Н. Гоголь. "Игроки"
Проводив взглядом рванувшегося от
главного входакрасно-белого жучкаскорой, в недракоторого с мешающей помощью
ТрупцаМладенцаМалого только что был внесен генерал Малофеев (говорят, его
Трупец и отравил, -- КатькаКишко, едко пахнущая половыми секретами,
прошипелаиз-заспины таинственным голосом последнюю сплетню, -- впрочем, что
же? почему бы и не Трупец? почему бы и не отравил?), -- жучок умудрился-таки
найти щелку в непрерывной, неостановимой, темно-зеленой ленте прущих по
набережной военных грузовиков и, полавировав внутри нее, скрылся заизлучиною,
-- Никитавдруг подумал, что внезапное заболевание генераламожет привести к
таким последствиям, о каких страшно бредить и в бреду, и еще подумал, что
слишком далеко его, Никиту, кажется, занесло, далеко и совсем не туда. Он и
раньше чувствовал, что его несет не туда, но то было несет, атеперь -- занесло
уже, занесло окончательно, и ясное сознание этого фактапришло в голову
впервые.
Ему, собственно, и всегда, можно сказать -- с рождения, некудабыло
деваться, вся логикабиографии, судьбы толкалав черно-серое здание наЯузе,
вмещающее двадесятказападных подрывных радиостанций, разных там Свобод,
Би-би-си и Немецких Волн. Он от младенчества, от младых, как говорится, ногтей
слишком насмотрелся надиссидентствующих этих либералов, налиберальствующих
диссидентов, к числу которых, увы, принадлежали и обаего родителя, и старшая
сестрицаЛидия; слишком наслушался нескончаемых их, пустых и глупых
вечерне-ночных, в клубах вонючего табачного дымаразговоров, закоторыми,
однавслед другой, летели бутылки липкого тошнотворного портвешкаи переводились
килограммы тогдаеще дешевого кофе; слишком надышался кисловатой, затхлой, даже
насвободе -- вполне тюремною -- атмосферой; слишком, слишком, слишком! чтобы
каждой клеточкою души не стремиться вырваться из этого вызывающего
органическую брезгливость круга. Приметы родительского и их друзей быта:
нищета, безработица, обыски (нескольким из которых, еще мальчиком, стал
Никитапотрясенным свидетелем); допросы, аресты, суды; адвокаты, кассации,
лагеря, психушки -- все это, поначалу жуткое, со временем стало совсем не
страшно, аю м- мю нехорошо, неприятно, тошнотворно, и знакомые фамилии по
вражеским голосам звучали как-то фальшиво и по-предательски, и ни зачто не
могло повериться, будто разнообразно-однообразным процессам сиим и процедурам
подвергаются действительно чистые, бескорыстные и психически полноценные люди,
дане могло повериться и глядя наих, кандидатов и докторов наук, старые,
замасленные, потертые, в серых клочьях подкладочной ваты пальто, наих плешивые
шапки, набахромящиеся, вздувшиеся наколенках штаны, не могло повериться,
слушая обиженные, жалостливые их, физиков, математиков, филологов, рассказы о
мытарствах по отделам вневедомственной охраны, по кочегаркам и дворницким.
Книжки и журнальчики, которые наочередном обыске описывались, сваливались во
вместительные, защитного цветабрезентовые мешки и увозились, но, несмотря
настоль регулярные и капитальные чистки, спустя время, снованакапливались в
квартире, -- не вызывали у Никиты никакого ни любопытства, ни доверия, атоже
-- одну брезгливость, и любая брошюрка, купленная в Союзпечати, любой номер
"Пионера" или "Костра", безусловно, были кудавсамделишнее той, пусть насамой
хорошей бумаге отпечатанной, но фальшивой, фиктивной макулатуры.
Кс
