Колбасьев Сергей Адамович - Арсен Люпен
Колбасьев Сергей Адамович
Арсен Люпен
(Из морских повестей и рассказов)
Впервые столовый зал я увидел на письменном экзамене по алгебре, и он
показался мне необъятным. В нем было расставлено свыше сотни столов,
разделенных широкими проходами, и за каждым столом сидело по одному
экзаменующемуся.
Плоский потолок и огромная пустота наверху. Высокие сводчатые окна, а
между ними на зеленых стенах мрамор, и золото, и связки знамен. Бронзовая
статуя Петра, и в проходах между столами почти такие же неподвижные, но, к
сожалению, всевидящие офицеры.
И тишина, как в склепе, и холод в голове и руках, и смертельное томление
квадратных уравнений. И абсолютное одиночество.
Потом я помню этот зал совсем иным. Обед. Роты строем входят в столы.
Сигнал "на молитву". Хор восьмисот голосов.
"Очи всех на тя, господи, уповают..." Но, уповая, они не теряют из виду
лежащей на самом краю хлебного блюда горбушки, ибо она есть самое вкусное из
всей пищи во благовремении.
Второй сигнал горниста, шум раздвигаемых скамей - и сразу сплошной гул
самых приятных на дню разговоров и деловитого звяканья ложек. Он становился
даже уютным, этот зал, но таким он был не всегда. Еще я помню его в
нестерпимом сиянии всех люстр, в блеске паркета и золотого шитья на черных
мундирах, когда весь батальон стоял в ротных колоннах, имея оркестр на левом
фланге, и вице-адмирал с седым клином бороды на красной орденской ленте,
торжественно кашлянув, произносил:
- Здравствуйте, гардемарины, кадеты и команда!
Сейчас из всех его измерений мне почему-то вспоминается только одно: длина
тридцать три сажени - как раз длина шестисоттонного миноносца. Не представляю
себе его площади, но знаю, что на балах, под мощный духовой оркестр, в нем
танцевало до двух тысяч пар.
Он был огромным, этот зал, но ночью становился еще больше. Раздвигаясь,
уходил в темноту и казался совершенно бесконечным. Тогда стоявший в нем
славный бриг "Наварин" был большим настоящим кораблем, а дежурная лампочка над
бригом - звездой и, точно на штилевом море, узкой, скользящей полосой
отражалась на полу.
Смутный силуэт Петра, тусклый блеск увенчанных георгиевскими лентами
досок, тени знамен и флагов - здесь была вся романтика и вся история двухсот с
лишним лет, имена героев и трофеи их подвигов.
"Государю императору благоугодно было повелеть, чтобы флаг с истребленного
неприятельского монитора хранился в стенах Морского училища... Жалуем ему ныне
гюйс, взятый пароходом "Владимир" при пленении египетского парохода
"Перваз-Бахри".Вид сего флага да возбудит в младых питомцах сего заведения,
посвятивших себя морской службе, желание подражать храбрым деяниям, на том же
поприще совершенным".
Здесь оглашались эти высочайшие рескрипты. Здесь перед шестью монархами
одно за другим церемониальным маршем проходили молодые поколения офицеров
российского флота. Здесь звучало громовое "ура" победам при Наварине и Синопе.
И здесь же однажды, в торжественный час обеда, на хорах появилась
огромная, аршинными буквами, надпись: "Дерьмо".
2
По залу пронесся гул нескрываемого одобрения, и дежурный по корпусу
старший лейтенант Посохов, расплескивая щи, вскочил из-за стола. Это его звали
Иван Дерьмо, и прозвище свое - кстати сказать, заслуженное - он знал.
- Дерь-мо! - хором провозгласил какой-то отдаленный стол, и внезапно
дежурный по корпусу совершил поступок, не предусмотренный никакими уставами
или положениями, а именно - зарычал и выхватил саблю.
Толстый и красный, похожий на памятник, с гн
