Кондратьев Вячеслав Леонидович - Не Самый Тяжкий День
Вячеслав Леонидович Кондратьев
НЕ САМЫЙ ТЯЖКИЙ ДЕНЬ
- Жалею я вас, ребятки,- говорил Мачихин. собирая свое нехитрое
барахлишко в вещмешок.- Я, кажись, вроде отвоевался, а вам еще топать и
топать...
Дело происходило в санбате, расположенном в семи километрах от
передовой в деревеньке Пеньково. Мачихину минным осколком срезало
пол-ладони правой руки, но два пальца остались - большой и указательный.
Ежели и не спишут совсем, то быть ему нестроевым, в обозе, где война не
такая уж страшная, хотя, конечно, и там всякое может случиться...
Отправлялся он из санбата в тыл, в какой-то полевой эвакогоспиталь, до
которого тащиться верст двадцать. Там, может, долечат, а может, отправят
куда подальше. Здесь-то в санбате война давала о себе знать все время: и
бомбили немцы деревеньку два раза, и тяжелой артиллерией обстреливали, ну и
все время слышна была передовая, особенно по ночам.
С легкой руки ротного, который прозвал Мачихина "философом", эта
кличка прилепилась, и тут, в санбате, его тоже кто с насмешкой, а кто и
всерьез звали "наш философ". А был Мачихин до войны колхозным счетоводом,
но порассуждать любил, и рассуждения его всегда были невеселыми. И сейчас,
глядя в глаза остающихся солдат, он не преминул добавить:
- Мало кому из этой войны живыми выйти посчастливится. Потому и жалею
вас, несчастных.
- Брось тоску наводить! Честное слово, уйдешь ты, нам легче станет,
надоел своим нудьем,- кинул ему молодой красноармеец с перевязанной
головой.
- Не нужу я, а понимаю все лучше вас. Я наскрозь эту войну вижу, какая
она кровавая будет. Ежели под каждой деревенькой будем столько класть,
сколь положили, то много ли народу в Расее останется?.. Задумывались?
- Да собирайся ты скорей! - крикнул кто-то в сердцах.- Нечего нас
пугать, не из пужливых. Это ты, видать, месяцок на передке пробыл и на всю
жизнь испугался. Я вот второй раз уже ранен, а фрица не боюсь.
- Не пугаю я вас, ребятки, да и сам не так уж немцем напуган, я вот о
чем...
- Ладно, собрался - иди, Мачихин. Надоело твои разговоры слушать,- не
дал досказать другой.- Иди, иди...
- Иду, ребята.- Мачихин закинул вещмешок за спину.- Не поминайте
лихом.
- И тебе счастливо... Покедова, Мачихин... Прощай...- раздались
голоса.
Он вышел из донельзя прокуренной избы и вздохнул полной грудью.
Радоваться, конечно, надо, но радости почему-то не было, хотя светило
солнце, день был погожий и предстояло ему идти от фронта, а не наоборот,
что совсем, совсем другое дело, но пугала малость дорога. Крови он потерял
много, и вряд ли за две недели санбатовского житья при скудноватой жратве
ее прибавилось. Чувствовалась еще слабость, сильно болели несуществующие
пальцы, причем самые их кончики, а тут надо переть двадцать верст...
У избы, где нужно было получить санкарту, встретил он сержанта
Шипилова из второй роты, ладного высокого парня с нагловатыми, чуть навыкат
глазами,- правда, на передке они у него померкли, но здесь опять
заблестели: ушла из них смертная тягомотина. Мачихин таких людей понимал:
жизнь шибко любят, а потому и смерти больше других боятся и скисают быстро.
Нет, не трусил сержант, делал все, что положено, но как-то безохотно.
- Ты что, Мачихин, в тыл собрался? - спросил Шипилов, улыбнувшись и
показав ряд ровных белых зубов.
- Ага, сержант, угадал.
- Я тоже... Вот вместе и потопаем.
- Потопаем. Вдвоем-то веселее,- согласился Мачихин, хотя и подумал,
что заведет сержант болтовню на всю дорогу, про баб начнет рассказы, а
этого Мачихин не люби
