Кони А Ф - Лев Николаевич Толстой
Анатолий Федорович Кони
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ
СТАТЬИ И ВОСПОМИНАНИЯ О ПИСАТЕЛЯХ
I
Большинство путешественников, посещавших Швейцарию, конечно, знает
высокую гору на озере Четырех кантонов, с которой на высоте шести тысяч
футов открывается удивительный вид на лежащую внизу равнину, изрезанную
железными дорогами, на поэтический Люцерн, на зеленовато-голубые озера,
обрамленные гордыми скалами, и на цепь Альп Бернского Оберланда.
Величественным блистаньем их белоснежных вершин при восходе солнца ездят
специально любоваться, проводя для этого ночь на вершине Риги, в
гостиницах, устроенных на площадке, именуемой РигиКульм.
Раннее утро и холодный воздух большой горной высоты заставляет
обыкновенно всех ежиться и кутаться, быть хмурыми и скупиться на слова,
покуда внезапно брызнувшие лучи восходящего солнца не заблистают на
алмазных коронах окружающих гигантов и не вызовут выражение общего и
шумного восхищения. Не раз наслаждался этой незабываемой картиной и я,
ожидая, среди собравшихся со всех концов света туристов, торжественного
момента, когда над сгустившимся в долинах и ущельях туманом и
предрассветными тенями весело загорятся и заблистают снежные выси.
У всех в это время на устах - да, вероятно, и на уме - бывало одно и то
же, потому что над всем личным господствовала одна общая мысль о том, что
должно вот-вот произойти... Но когда я посетил Риги-Кульм в последний раз
летом, в начале прошлого десятилетия, произошло нечто необычное.
Собравшиеся в очень раннее утро на вершине обменивались оживленными
вопросами и замечаниями, в которых сквозила несомненная тревога по поводу
чего-то, что должно было неминуемо, к общей печали, свершиться. Это что-то
было напечатанное в вечерних газетах известие, что Лев Николаевич Толстой,
бывший в это время тяжко болен, находится в безнадежном состоянии и что
ежечасно надо ожидать его кончины. И люди, съехавшиеся из разных стран, -
немцы, англичане, испанцы и, в особенности, американцы, - были удручены
одним и тем же. Их, перед восходом вековечного светила, тревожила мысль о
том, что, быть может, в это время уже закатилось духовное светило, лучами
которого столь многие, чуждые ему по языку и но племени, надеялись
осветить запросы неудовлетворенной души и смущенного сердца. И после
великолепного зрелища, - заставившего некоторых, без сомнения,
почувствовать то, что чувствовал Кант, созерцая звездное небо, - за ранним
завтраком продолжались разговоры о Толстом, причем, узнав, что я русский
(и на этот раз единственный в отеле), многие обращались ко мне с вопросами
о том, знаю ли я его лично и можно ли верить газетному известию, - и
далеко не одно простое любопытство слышалось в их словах.
Судьба, обыкновенно жестоко лишающая нашу родину выдающихся ее сынов в
самом расцвете их сил, едва они успеют расправить свои крылья во всю меру
своих способностей, на этот раз была необычайно милостива и сохранила нам
Толстого еще на несколько лет. Приближается 80-летие его жизни, и он еще
творит, как бы оправдывая могущий быть примененным к нему стих покойного
Жемчужникова:
Но в нем, в отпор его недугам, Душевных сил запас велик!
К этому дню, от предполагавшегося юбилейного чествования которого он
отказался по таким трогательным, глубоким и задушевным основаниям,
появится множество статей с оценкой творчества и деятельности, личности и
значения "великого писателя земли русской". Представить верную и подробную
его характеристику как писателя и деятеля, однако, очень трудно.
