Кони А Ф - Представление Александру Iii В Гатчине
Анатолий Федорович Кони
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АЛЕКСАНДРУ III В ГАТЧИНЕ
СТАТЬИ О ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЯХ
(В ноябре 1892 г.)
Двадцать второго октября 1905 г. Завтра предстоят в Петербурге
торжественные похороны рабочих, убитых за последние дни при столкновениях
с войсками и партий между собою. Революционные комитеты напечатали в
газетах извещение, в котором приглашают граждан не мешать шествию своим
появлением на улицах. Отовсюду приходят телеграммы с известиями о
революционных и патриотических манифестациях, кончающихся потоками крови и
проявлениями самой зверской злобы. То же может случиться завтра и в
Петербурге. Это будет результатом - как и все происходящее -
"бессмысленных мечтаний" о возможности остановить развитие целого народа и
противопоставить близорукое и тупое, лишенное всякого сознания долга
самовластие наплыву идей и чувств, питаемых и усиленно раздуваемых
сдержанным гневом и готовым на все отчаянием. В последние 20 лет
самодержавие, расчленяясь и мельчая по существу, становилось все более
безусловным и ожесточающим по форме. Оно давно перестало быть не только
Петровским служением народу или Екатерининской скрепкой общим величием
единства разноплеменной страны, но оно выпустило из рук даже и охрану
простого порядка.
Оно перестало существовать, хотя бы и мнимо, на пользу России, а стало
довлеть самому себе, как бездушный идол, который наводит страх только до
тех пор, пока смелая нога решительным пинком не повергнет его в прах. С
управлением России при ничтожном и упрямом Николае II повторилось то же,
что было, по словам записки Панина "Екатерина II", при Петре III. "Сей
эпох, - писал он, - более всего примечателен большими приключениями в
малых делах и управлением припадочных людей". Когда припомнишь фигуры
Дурново, Сипягина, великого князя Алексея, Воронцова, Клейгельса и т. п.,
зная, что в их руках было направление русской политики, душой овладевает
ретроспективный страх. Мне хочется поэтому вспомнить мое представление
Александру III по случаю назначения вторично обер-прокурором. В 1891 году,
в июне, я был сделан сенатором и на мое место поступил прокурор московской
палаты Н. В. Муравьев, очень быстро перебравшийся при помощи великого
князя Сергея Александровича в государственные секретари.
Министерство юстиции было в большом затруднении для замещения
открывшейся вакансии, так как тогда еще считалось, что кассационный
обер-прокурор должен быть не простым усердным судебным чиновником, но и
представителем научных знаний и авторитетом. Я принял предложение
вернуться в прокуратуру с сохранением звания сенатора, а Манасеин победил
недоумевающее упорство Алек сандра III указанием на то, что до меня
соединяли оба звания и Фриш и Бер.
21 октября состоялось мое назначение. Это было в 1892 году, в том году,
который ознаменовался холерными беспорядками в различных местностях России
вследствие полного отсутствия заботы о разъяснении невежественной толпе
значения постигшего ее бедствия и условий борьбы с ним. Тогда погибло
много самоотверженных врачей и сестер милосердия и был зверски растерзан
толпою врач Молчанов во Хвалынске. В начале ноября я должен был
представляться государю в Гатчине. В тоскливый, серый день
представлявшиеся были привезены в неуклюжий дворец и, вследствие какого-то
особого доклада у государя, вынуждены были ожидать приема часом позднее
обычного, бродя по неприветливой и полутемной зале под сводами в нижнем
этаже дворца. В эту залу вошел длинный, худой и гладко выбриты
