Кононов Николай - Источник Увечий
Николай Кононов
Источник увечий
Повесть в двух неравных частях
Часть первая. Здоровье
Глава первая
Ведение
Теперь это просто череда наблюдений, неким образом представших предо мной
в совокупности через многие-многие годы. Вот они стали помимо меня, моей воли,
особенным связным повествованием. Связность эта особого рода - она
одновременно точна и необязательна. Как ни странно, но мне теперь
представляется, что в этом совсем нет противоречий. Кто, впрочем, спросит меня
о правоте? Тут лучше приуготовить совсем иные каверзы, задать другие вопросы.
Итак, начинаю я еще раз, это не обрывки приснопамятных монологов моего
героя, перемежаемые редкими репликами каких-то неглупых собеседников и неких
румяных собеседниц, а внятная речь вменяемых молодых прекрасных персонажей...
Об этом следует помнить во время чтения!
Не их действия и рывки, не мелочные целенаправленные потуги, а
завершенные, простирающиеся в чудное невозвратное далеко деяния.
Вот ведь как здорово - время действительно все расставляет по своим
местам.
Вопрос только в том, что такое - место во времени и каковое из всех
возможных прозывают странным местоимением "свое".
Вереница положений, союзов, ситуаций. Их объективная связность и
нерасторжимое сродство. И они все в липкой специфической целокупности будто
преследуют меня. И я тщетно хочу от них оторваться, опасаясь быть
изуродованным и окончательно погребенным под их невидимым спудом.
Им управлял категорический императив. Но совсем не тот, что чудесен и
желанен, как звездное небо, а совсем другой. Необъяснимый, вызывающий
недоуменье и одновременно тупо рассудочный. Его управляющую им силу можно даже
прорисовать схемой простых противовесов - аккуратно и завершенно, словно рыбий
скелет или гирьки-подвески Кольдера. Все застыло в опасном опрокинутом
равновесии, но чудесно предрасположено к колебаниям.
Единственно чего я опасаюсь в этой истории - быть ироничным. Если так - то
он все-таки всех победил. Всех, начиная с себя самого. Обо мне речь не идет.
Хотя, может статься, так оно и есть, ведь что-то саднит и мучит меня, если
я уделяю ему, не значившему до определенного момента почти ничего, внимание
через столько лет.
Единственное, что я не могу отрицать, так это то, что, глядя на череду его
образов, я испытываю не смутную тоску, а подлинный страх перед смертью - его,
в частности. И сейчас в моей памяти он предстает в некотором смысле под слоем
краски, загримированным, как актер ритуального театра, где наряду с тихими
пьесами разыгрываются и кошмарные действа. Он, как фигурант, вполне цел и
невредим, но целостность его подозрительна.
Значит ли это, что я тогда уже угадал в нем мертвеца, с которым мне будет
назначена встреча?
Одни видимости, за которыми почти ничего нет, кроме того, что я могу их
постичь. Но, видя в самом себе хаотический рост не его образа, а особенных
эпизодов с его участием, то есть срежиссированных им, я сейчас не испытываю ни
раздражения, ни неприязни, ни брезгливости. Хотя, по большому счету, есть в
его бессовестном и бесноватом размножении в моей памяти что-то от озверевшего
сорняка. И я, по принуждению описывая все эти истории, их из себя выпалываю.
Это не так трудно сделать, так как все, связанное с ним, видится мне начисто
лишенным интриги - простым, голым, дистиллированным и конечным. Это потому,
что жизнь многое из того, что он сделал, - выкипятила и обессмыслила. Тупые
случайности, собранные вместе, - как-то потускнели сами собой, хотя все
начиналось с о
